– Очень хорошо, – уронил чиновник, и его глаза блеснули. – Ну что ж, обратимся к показаниям свидетелей.

И свидетели не заставили себя ждать, причем первым из них был некий корнет Павлов, который, как оказалось, сопровождал Ольгу Николаевну в тот день.

«Ах, черт! – бледнея, подумал Николай. – Он, значит, был в глубине кареты, и я его не заметил… Не заметил! Если б мы его тоже прикончили, никто ни за что бы не догадался…»

– Что вы делали в Спасском переулке за несколько часов до убийства генеральши Громовой и ее людей? – спросил Зимородков после того, как корнет официально опознал Черемушкина, криво расписался в бумагах и удалился, комкая в руках фуражку, которую забыл надеть.

– Я не знаю, о чем говорит этот господин… Меня там не было…

– Почему вы были одеты, как рабочий, хотя по паспорту вы мещанин, а по профессии – бывший актер?

– Я никогда не одевался рабочим… Зачем это мне?

– Ну, например, затем, что вы готовились к ограблению и решили загодя, так сказать, осмотреться на местности. Нет?

– Что вы, милостивый государь… Нет, нет…

– Наши люди выяснили, что за последние дни вы сделали на бегах ставок на несколько сотен рублей и все проиграли. Скажите, откуда у вас такие деньги?

– Я получил наследство! – взвизгнул Черемушкин. Нервы у него начали сдавать. – Наследство, ясно вам?

– От кого, когда и где? Или вы изволите называть наследством средства, полученные после ограбления и убийства?

– Я никого не убивал!

– Но вы рассказали кое-кому о встрече со старой знакомой, которая увидела вас не в то время и не в том месте и могла потом вспомнить об этом обстоятельстве? Да или нет?

– Я никого не убивал! – Николай схватился за виски, рот его дергался. – Боже мой…

Но Зимородков не отступал. Его противостояние с преступником было похоже на схватку гончей с зайцем – заяц петлял, как мог, отчаянно пытался запутать следы, но упорная, умная, целеустремленная собака неуклонно преследовала его, и близок, близок был тот миг, когда зайцу уже просто будет некуда скрыться…

– Зачем вы позвонили в полицию?

– Я не звонил!

– У меня есть свидетели, которые утверждают обратное. Также нам стало известно и об анонимном письме. Оно написано печатными буквами, но по стилю ясно, что его писал образованный человек…

– Я не посылал в газету никакого письма!

– В газету? Я не говорил, что оно было послано в газету…

Николай молчал, кусал губы и был бледен.

– Его написали вы или ваш сообщник с накладной бородой на пол-лица?

Молчание.

– Почему вы так упорно хотели бросить подозрение на Чигринского? Чтобы отвести подозрение от себя самих? Вы настолько боялись, что мы узнаем правду?

– Я не понимаю, о чем вы!

– Как зовут вашего сообщника?

– Я не…

– Кто он? Где он живет?

– Я ничего вам не скажу!

– А я скажу вам кое-что, Николай Петрович. – Зимородков перегнулся через стол, его глаза на бледном лице казались двумя черными провалами. – Я знаю, слышите, знаю, что вы и ваши сообщники провернули не одно преступление… что вы действовали не только в Петербурге, но и гастролировали по европейской части России… что в результате этих гастролей были убиты 32 человека, а возможно, и больше. Вспомните ограбление Никитиной в Самаре, Булыхиной в Петербурге, Мавриных в Саратове, Тоновых в Москве… Всюду применялся один и тот же способ действий: грабители входили ночью в богатый дом, убивали всех и бесследно исчезали с краденым добром. Убитые никак не были связаны друг с другом, но вашу банду выдало то, что было присуще только вам – хладнокровие и циничная жестокость преступлений. – Николай молчал, не поднимая глаз. – Все кончено, милостивый государь, как вы не можете понять этого? Будет громкий процесс, каких давно не было в России, и вам придется ответить за все. Не только за ограбления, но и за пролитую кровь… особенно за кровь, пусть даже вы всего лишь стояли неподалеку, когда резали этих несчастных. – Черемушкин вздрогнул, и по выражению его лица Зимородков убедился, что угадал верно. – Вы ведь образованный человек, «Макбета» читали – как вы могли, Николай Петрович, как вы могли?

Черемушкин долго молчал. Потом тихим, бесцветным голосом промолвил:

– Простите… Мне… Я… Мне надо подумать… Я должен подумать. Я не могу рассказать вам всего… сейчас… Это страшные люди, вы даже не представляете, насколько страшные… Мне надо собраться с мыслями. Я расскажу… потом…

И неожиданно он разрыдался.

– Моя мать, о боже, моя бедная мать… Она не переживет этого! Что я наделал…

Он всхлипывал и раскачивался на стуле, с преступником сделалась настоящая истерика. Зимородков вызвал доктора, тот дал Черемушкину успокоительных капель.

– Гаврила Сидорович! Заприте этого господина, да пусть его стерегут покрепче…

– Не извольте беспокоиться, Александр Богданович… Сам прослежу. У меня не убежит… Шагай, шагай, любезный, – сурово обратился старый полицейский к преступнику. – Небось как душегубствовать, так ты резвее шел, и сомнения никакие тебя не мучили…

Зимородков посмотрел в окно и увидел, что был уже вечер. Только тогда он опустил голову на руки и понял, как страшно устал.