Однажды Ким прямо спросила его: «Почему из сотни детей в интернате ты выбрал меня?» Он ответил: «Потому что среди пластмассовых кукол была только одна фарфоровая фигурка»…

Биленкову хорошо спалось под стук колес. Он не проснулся, когда дверь купе открылась, выпуская Юонг, а потом и Андрея Маевского.

Они стояли в коридоре, глядя в окно, и Юонг спросила:

– Ты женат?

– Был когда-то. Я журналист и больше всего в жизни ценю свободу.

– Да, я что-то слышала о вашем помешательстве на свободе слова, – с легкой иронией заметила она.

– Сейчас я говорю о независимости. Брачные узы – это кандалы для человека моего склада. Мне бы не помешала, к примеру, моя мать, если бы мы жили в одной квартире.

– Вы живете в разных местах?

– Точно. – Маевский помолчал и вдруг кивнул на закрытую дверь купе: – Тебе бывает одиноко? С ним, – уточнил он.

– Странные вопросы ты задаешь. Как можно быть одинокой с кем-то. Двое – не один.

– И все же?

– Не знаю. Для тебя это важно?

– Хотелось бы узнать о тебе больше.

– Нет, с ним я не одинока. Наоборот, я ищу одиночества. Отгораживаюсь от него книжкой или экраном телевизора.

– Другими словами, тебя порой тяготит общение с ним.

– Ну, такие моменты бывают, наверное, в жизни каждого человека. Каждый таскает на себе панцирь и прячется в нем, только не замечает этого или не хочет замечать. Люди по своей природе – черепахи, некоторые такие же медлительные.

– А Виктор – он тоже таскает на себе панцирь?

– Да.

– И в чем это выражается?

– Он никогда не говорит со мной о прошлой жизни. Точнее, избегает разговоров о ней. Он работал в милиции…

– Да, это так, – вставил журналист.

– Но неважно, – продолжала Ким. – Для меня его жизнь началась с того момента, когда я увидела его, и что у него было до меня, меня не интересовало и не волновало.

Ее не волнует прошлое Биленкова – это неплохой выход из положения. Но ведь как-то он должен был объяснить хотя бы покушение на Старого Хэнка, не говоря уже об этой заграничной вылазке! Нельзя же так слепо доверять даже близкому человеку.

– Ты всегда делаешь то, что говорит он?

– Он обещал, что все объяснит потом. Я верю ему.

– Это слепая вера, – покачал головой Андрей. – Существует предание, дьявол спрашивает угольщика: «Чему ты веришь?» «Я верю тому, чему верит Святая церковь», – отвечает угольщик. «А чему верит Святая церковь?» «Она верит тому, чему верю я».

– У твоего предания есть окончание?

– Да. Дьявол послушал угольщика и не стал его искушать.

– Он ушел?

– Думаю, да.

– И тебе пора. И больше не искушай меня.

Маевский вернулся на свое место, но мысли его витали вокруг Юонг. Трудно представить себя на месте Биленкова, но Андрей не был уверен, что вовлек бы в это смертельно опасное мероприятие свою подругу. И вот Ким – уже инструмент, которым он собрался получить доступ к паре укрепленных друг другом боевиков. Он рисковал ею, но другого выхода не видел. Что касается Ким – она, конечно, играла на стороне Биленкова. Они были партнерами в самом широком смысле этого слова. Эта сволочь выковал себе пару и закалил, как меч. Она прикрывала его спину и в то же время всегда оставалась на виду. Почему?

Почему?

И журналист нашел ответ: потому что Ким представляла куда большую опасность, чем все, вместе взятые, боевики из его спецгруппы. Их он убьет без жалости, может, даже подумает об этом в стиле Старого Хэнка: «Умерщвление – не убийство», – а как быть с Ким, если она узнает правду? Именно ту часть правды о ней самой: как он лепил ее с совершенного образца, который привиделся ему в полумраке детской комнаты. Биленков боялся потерять ее, потому что любил как дочь, как жену, как любовницу. Он боялся этой страшной тайны.

А Старый Хэнк? Он мог внятно ответить, почему жил такой мерзкой жизнью, похожей на обрывок из страшной сказки?

Их всех объединяло одно: не сам страх, а взгляд на него широко распахнутыми глазами.

Москва

Игорное заведение в Измайловском парке культуры и отдыха никто из его завсегдатаев ни разу не назвал подпольным. Все солидно, со вкусом, рассчитано на долгое время. Время текло здесь неспешно и только по наручным часам: как в любом другом казино, настенные часы здесь отсутствовали.