От Вари откачнулись последние женихи, самые стойкие. А в своем возлюбленном она быстро разочаровалась — он оказался трусоватым и таким же жалким в своем стремлении к богатству, как и отец…

Варвара считала свою жизнь пустой и серой, когда ей встретился Вячеслав Верховский, политический ссыльный, человек, очень отличавшийся от демьяновских ухажеров.

Среднего роста, крепкий, широкоплечий, с дерзкими карими глазами, обладавший вроде бы обычной внешностью, не слишком примечательной, Верховский излучал, по мнению Вари, какую-то магнетическую притягательность. Даже в ситцевой косоворотке и сапогах он казался благородным романтическим героем. А как он говорил! Варвара могла слушать его часами…

— Оглянитесь, Варя, повсюду, по всей стране — кровь и слезы! Два мира, непримиримо враждебные друг другу, — самодержавие и народ, — пришли в яростное столкновение! Эта внутренняя война — позор нашей родины. Злостная политика царского правительства привела к чудовищному союзу самодержавия с самым страшным врагом народа — капитализмом. Я обвиняю правительство! Я имею право обвинять, моя жизнь, полная лишений, дала мне это право. Меня всегда гнали, как затравленного волка. Меня исключили из гимназии, выгнали из Технического училища без права обратного поступления, я оказался изгоем в собственной семье, предавшей меня, теперь я — в ссылке под гласным надзором полиции… Мне никогда не давали нормально жить и развиваться! — Вячеслав говорил так проникновенно, что Варя невольно начинала плакать. — Ваш батюшка, господин Ведерников, как кость собаке, швырнул мне должность электрика на своем заводе, надеясь так загрузить меня работой, чтобы не оставалось сил для борьбы. Да-с, Савелий Лукич — известный кровосос, он умеет заставить человека трудиться на износ, чтобы выжать из него все соки… Но со мной он просчитался! Никто и ничто не остановит меня на моем крестном пути в революцию…

Варвара вытирала слезы, обильно набегавшие на глаза, и понимала, что ничего ей не нужно, кроме возможности пойти по этому крестному пути рядом с Вячеславом и его товарищами.

— Варя, я чувствую, вы — наш человек, понимаете, что я имею в виду под словом наш? — Верховский проникновенно смотрел ей в глаза и нежно брал за руку. — В вас много той сосредоточенной силы воли, которая отличает настоящих борцов. Вы должны встать в наши ряды! Редкие женщины способны на это, но вы — способны, я знаю! Это такое счастье — отдать всего себя, всю свою жизнь на алтарь борьбы, это радостное сознание большой и светлой жертвы… Отриньте все низкое и приходите к нам, Варя!

Варвара порой задумывалась, как было бы хорошо уйти из дома совсем, навсегда и заниматься важным, серьезным делом, чувствуя рядом плечи единомышленников… Но когда она представляла, что придется убивать, убивать людей, пусть никчемных, пусть даже преступных, запятнавших свои руки кровью, ей становилось страшно — ведь тогда кровь будет и на ее руках, она тоже превратится в убийцу, пусть и ради справедливых, великих целей… Что-то в ее душе противилось такому пути.

Но уйти из дома было необходимо — после того, как отец женился на этой противной продажной кривляке Волгиной, родной дом стал для Варвары особенно ненавистным… Один вид Ольги Александровны в утренней кружевной кофточке, пившей в половине двенадцатого свой кофе в столовой, вызывал у Вари такое раздражение, что хотелось схватить кофейник и плеснуть коричневой гущей в наглую морду мачехи. То-то бы она завизжала!

Жадная, лживая баба, которая теперь всегда будет жить в их доме… Нет, Варя больше не могла оставаться с ней под одной крышей!

Когда Варвара вернулась домой в тот поздний осенний вечер и направилась в спальню отца, чтобы наконец решительно и всерьез поговорить с ним обо всем, она была внутренне готова, что после такого разговора придется уйти из дома и скорее всего уехать из города. Вячеслав даст ей рекомендательные письма к товарищам, Варвара уедет в Петербург и посвятит себя делу борьбы. Но сначала она выскажет отцу все, и он будет вынужден ее выслушать…

Мачеха должна была быть в театре, значит, удастся поговорить с отцом без язвительных замечаний Ольги Александровны, которая имела обыкновение вмешиваться в их разговоры.

В спальне отца горел свет, значит, он уже был дома и мусолил деньги, прежде чем припрятать их в своем дурацком несгораемом шкафчике.

Варвара без стука толкнула дверь и решительно вошла в комнату.

Отец в залитой кровью рубахе лежал на ковре у шкафа. Его устремленное вверх заострившееся лицо хранило обычное спокойное выражение. Варвара кинулась к нему и не сразу смогла понять, что отец мертв. Она почувствовала, как в ее груди что-то оборвалось…

Няня Саввишна, заметив из окна флигеля Варвару, подходившую к дому, вернулась в хозяйские покои и увидела, что девушка прошла в комнату Савелия Лукича.

Старушка, боявшаяся, как бы из разговора отца с дочерью не вышло беды, притаилась в коридоре в ожидании громких криков.

«Как бы Савелий Лукич не изувечил девку под горячую-то руку! Побуду тут, возле двери, а если уж заголосят, вбегу и на руках у хозяина повисну: „Батюшка, кормилец, только не бей ее, непутевую!“ Уж до такой беды дошло у них, смертоубийства бы не случилось!»

Но в комнате, куда вошла Варвара, было странно тихо. Саввишна, не в силах и дальше пребывать в неизвестности, заглянула в дверь. Варвара, сидевшая на ковре рядом с лежащим отцом, повернула к няне лицо, белое как полотно, и сказала странным хриплым шепотом: