И я объясняю сухопарому громко, так чтобы все мои земляки услышали, — по-английски с пенсильванским выговором:

— Я американец. Родился в Бетлехеме, штат Пенсильвания. В то время, когда фашистские агрессоры напали на СССР, я был на Украине и там услышал по радио президента Рузвельта, который сказал, что мы — народ Америки — должны опасаться не Советского Союза, а немецких нацистов. После того, что я услышал от Франклина Делано Рузвельта, я твердо решил сражаться с гитлеровскими фашистскими агрессорами. Особенно когда Америка объявила Германии войну. Но моя Америка была от меня далеко, а мой отец, активный антифашист, сказал мне: «Не важно, где ты будешь сражаться с фашизмом, важно не сидеть сложа руки, а сражаться с врагами Соединенных Штатов и человечества». Так я стал добровольцем, и я здесь, перед вами, сэр, — американский доброволец в советской Красной армии!

— Хорошо сказал, — похвалил меня Долин, когда я перевел ему свой спич.

— Правильно, — согласился и Борис.

Освобожденные узники нас окружили, стали обнимать, хлопать по спине, жать руки, делиться с нами сигаретами «Кэмел» и «Лаки страйк», жевательными резинками и даже плитками шоколада.

— Ты смотри! — воскликнул удивленно Борис. — Им даже шоколад дают. А наших пленных в концлагерях до смерти голодом морят.

— Это Красный Крест старается, — заметил взводный Николай Долин.

— А еще есть у них Армия спасения, — добавил я.

Тем временем сухопарый американский военнопленный сказал мне:

— Я понял, что вы войсковые разведчики. А можете вы нам сказать, где сейчас находятся главные силы Красной армии и когда они достигнут этого участка Померании?

— Наши главные силы находятся примерно в десяти километрах отсюда и прибудут сюда со дня на день, — ответил взводный (я выполнял в этом разговоре роль переводчика).

— One more question, — произнес американец, теперь уже адресуя свой вопрос к Николаю. Он спросил: не думает ли старший лейтенант, что, когда его танки покинут лагерь, сюда могут снова нагрянуть немцы?

Взводный ответил:

— Могут. Но вам следует сейчас же направить ваших людей к вышке, где стоял грузовик немцев. Там много немецких автоматов и даже пулеметов.

Мы попрощались с союзниками, пожелали им счастливого возвращения в Америку и через полчаса были на перекрестке, где удивились сюрпризу: на перекрестке нас ждал, сидя с двумя автоматчиками в «Виллисе», наш замполит бригады — тот, что сменил на этом посту нашего любимца профессора Петровского.

— Почему вы отклонились от намеченного вам маршрута? — резким тоном спросил он взводного.

— Вот этот старик, — Долин показал на немецкого деда, — сказал нам, что в лагере сидят наши военнопленные союзники, что туда поехала машина с эсэсовцами, что они будут расстреливать американских и английских летчиков.

— Кто конкретно вам разрешил отклониться от маршрута?

— Наша совесть! — ответил взводный коротко и ясно.

— На этот вопрос вы нам ответите в военном трибунале! — сказал замполит.

— А ху-ху не хо-хо?! — рявкнул взбешенный Долин.

После этого «Виллис» замполита взревел мотором, сдвинулся с места, резко развернулся и поехал в обратную сторону. А Николай Долин дал старику еще одну сигару, и мы пошли на северо-запад по намеченному маршруту.

В наушниках наших танкошлемов снова послышался голос комвзвода:

Сразу скажу — до трибунала дело не дошло, перепалка между взводным и замполитом не получила своего развития, — вероятно, замполит, остыв, понял, что был резок, а главное — не прав по существу.

Рано утром нам доставили почту. Николай Долин получил письмо из Москвы от жены и шестилетней дочери.

— Вы послушайте, что мне дочурка пишет. Борис, прочти ты. У меня глаза мокрые…

Взводный передал письмо Борису, и тот прочел с выражением:

Мы все чуть не хором восхитились — «Здорово!».

В конце февраля нам в роту привезли награды: ордена, медали, грамоты. Николай Долин, относившийся к ним спокойно (как, кстати, и я), приказал не надевать их, «пока они не будут как следует обмыты». Что это значило, мы, конечно, догадывались. Но реальность превзошла все наши фантазии.

На территории Померании наш танковый взвод с десантниками оказался в каком-то старинном роскошном замке. Кто-то пустил «пулю» (так называли в то время байку, сплетню, слух), а может быть, вовсе и не «пулю», о том, что этот «замок» принадлежал тому самому маршалу Бернадоту, который вместе с Наполеоном шел на Москву в 1812 году. Не знаю, так ли это, и, как говорят украинцы: «За що купыв, за то и продаю».

И еще одна просится цитата: «Дело было вечером, делать было нечего» — как-то раз мы скучали в ожидании подвоза солярки и снарядов. В центре первого этажа замка был большой зал с великолепным блестящим паркетным полом. Под потолком висела огромная хрустальная люстра, я таких никогда в жизни не видел ни в Америке, ни в СССР. Вдоль стен этой шикарной гостиной — полки с книгами в дорогих обложках. Но нам было не до книг. У нас появилась та самая возможность как следует обмыть ордена и медали. Нашли большую посудину, похожую на цинковое ведро, налили туда 70-градусного свекольного («бурячного», как его называли поляки) спирта, добытого в Лодзи на заводе, где его производили. Поместили на дно все ордена и медали (я тогда получил второй орден Красной звезды).