– Я тоже писал…

– Знаю. Но тебя интересовали монатки, а меня – фигура…

– Гм!

– Наша фирма установила, что семья Никодимовых была большевистской. В колчаковщину старика расстреляли, мать умерла в тюрьме, а Аркадий Ильич, сын, был отправлен в глубь Сибири с одним из колчаковских «поездов смерти». Интересовался когда-нибудь этими поездами? Страшная была штука! Ну, вот. Наши разыскали дальних родственников Никодимовых. хорошо знавших эту семью. Послал я на Урал фотографию Аркадия Ильича. И на Алтай послал фотографию для предъявления бывшим партизанам отряда, в котором, по анкете, в гражданскую войну воевал Аркадий Ильич.

Вскоре пришел первый ответ: партизаны опознали по карточке своего бывшего помначштаба Аркадия Никодимова. Пять человек подтвердили: да, мол, это наш «штабист».

Пришел в отряд в августе или сентября девятнадцатого, измученным и оборванным. Заявил, что бежал из «эшелона смерти»… Как интеллигентный человек оказался очень полезным – вел всю документацию отряда, умел работать с картой. Неоднократно просился в бой и в разведку, но командир отряда не отпускал Никодимова от себя – берег… В разгром колчаковщины все же вырвался в разведку, вместе с одним товарищем и… не вернулся. Посчитали погибшим, но вскоре пришло от Никодимова письмо: сообщал, что вступил в регулярную Красную Армию. Так, мол, сошлись фронтовые дороги…

Казалось бы, все ясно: наш Аркадий Ильич – боевой партизан, заслуженный большевик-подпольщик и бывший красноармеец. Так ведь? Но почему же он, беспартийный, пишет липовые анкеты, ни словом нигде не оговорился о пребывании у колчаковцев в заключении, партизанский стаж указывает не с девятнадцатого, а с восемнадцатого года?

Уральцы молчали, а тут я получил одно сообщение по своей линии: явился в органы с повинной некий подполковник Драницын, бывший начальник второго отдела одного из колчаковских формирований. Оный Драницын заявил, что больше не хочет быть врагом советской власти, и в числе прочих откровений сообщил, что в нашем районе скрывается бывший контрразведчик Рутковский Николай Николаевич. Кем работает Рутковский и под какой фамилией живет, Драницын не знал… Кроме того, подполковник сказал, что в наши палестины выбыл на днях еще некий штабс-капитан Лихолетов. В свое время был другом Рутковского; надеялся встретиться с приятелем и просить у него материальной помощи…

Я немедля послал фотографию Никодимова для предъявления раскаявшемуся подполковнику и тут же получил письмо уральцев. Оба родственника, посмотрев карточку, категорически заявили: нет, это не наш Аркаша!

Таким образом, можно было сделать некоторые выводы. Но я медлил с арестом «Никодимова»: нужно было через него выследить и штабс-капитана, которого мои люди упорно не могли обнаружить. И вдруг – «Никодимов» утопился. Весь план полетел к черту! Понимаешь, Гоша, как обидно было?!

– Мне сейчас еще больше обидно: ты знал, кто такой Никодимов, и допустил, чтобы следствие пошло по ложному пути! Хорош друг!

– Видишь ли… дружба дружбой, а служебный табачок врозь. Должен тебе сказать со всей откровенностью: первые дни я сам верил в самоубийство. Ничего удивительного – разве не мог, охваченный предчувствием беды, Рутковский покончить со всем этим одним ударом? Примеры – были! То, что наш «подшефный» перед «самоубийством» сильно переменился, это заметили все окружающие. Заметил и я. Даже побаивался: неужели допустил где-нибудь промашку? Такие матерые волки, живущие годами начеку, очень наблюдательны. Окончательно убедила меня в симуляции самоубийства марлевая повязка.

– Какая повязка? В следственном материале эта деталь не фигурирует.

– В твоем – нет. В моем – играет существенную роль. Марлевую повязку со следами сукровицы и сильным запахом керосина мои люди обнаружили в балагане на затопленном поле, в шести верстах отсюда, где состоялась тогда трогательная встреча старых друзей…

– Значит, обнаруженный корсаковской милицией труп?..

– Штабс-капитана Лихолетова…

– Здорово! И тут ты мне ничего не сказал! Все же, ты скотина, Виктор!

– Зря ругаешься. Все равно: то, что ты проделал, нужно было проделать по чисто юридическим соображениям. Будешь спорить?

– Нет, не буду… Ну. дальше?

– Дальше я вспомнил: в империалистическую и гражданскую войну солдаты, чтобы избавиться от фронта, наносили себе ранки и при помощи керосиновых повязок растравляли страшные язвы… Сперва врачи верили, что это «солдатская медицина». Ведь и посейчас в деревне керосин – «лекарствие»… Но потом военно-полевые суды стали за керосин на ранках расстреливать… Я ведь старый солдат… А господин Рутковский в прошлом студент-медик… Вся эта вторая симуляция с «сифилисом» бесподобна по своей «искренней» простоте и лиричности! Неудивительно, что ты, как говорится, – «клюнул»… Ну, что ж дальше? Убив дружка и переодев труп в свое платье, Рутковский бросил покойника в воду. Вспомни: в те дни по реке густо шли бревна где-то разбитого плота. Они размолотили штабс-капитана так, что и родная мать не узнала бы. Все делалось с расчетом: попробуй, найди в груде человеческого мяса пулевую ранку или разбери черты лица!

После этого «подшефный» исчез, как провалился… Тем неприятнее мне было получить вскоре копию протокола допроса Драницына с перечислением всех дел нашего «Нерона», о которых я с ним кратко беседовал при аресте. А вслед за сим последовал мне выговор. Только об этом – помалкивай. Это для личного пользования. Я просто так: чтобы тебе легче стало…

– Не совестно, Павлыч?

– Ладно, ладно! Знаю я, что такое профессиональное самолюбие! Ну-с, так вот: предупреждение всем нашим линейным органам фирма сделала, но и без того было ясно, что на железную дорогу Рутковский сейчас не полезет. Во-первых, требовалось переждать малую толику времени, пока все утихомирится, во-вторых, нужно было раздобыть денег. Оба: и Рутковский и Лихолетов были нищи, как церковные крысы. Значит, начнет искать временную берлогу. А где? В деревнях нельзя. Там секретаря РИКа чуть не каждый мужик знает… Следовательно, в лесу. Лето… «Каждый кустик ночевать пустит»… Усилил я наблюдение во всех прилесных селах к деревнях. И вот стали поступать донесения из Тупицыно: некая Нюрка, работавшая в районной больнице, а нынче проживающая с отцом и матерью в Тупицыно, что-то зачастила в лес… И наблюдатели приметили: грибов из леса не носит, а приносит… синяки. Уйдет – нормально, а вернется: то глаз подбит, то губа заплыла, то руки поднять не может… Полюбилась мне эта Нюрка до ужасти. Организовал я ей «провожатых», и выследили брошенную углежогом землянку.