В столе начальника милиции Шаркунова уже скопилось несколько таких расписок. Они были краткими и, так сказать, типовыми: «Деньги принял на безответственное хранение. Огоньков».

Прочитав эти расписки, я пришел к выводу, что мы имеем дело с «интеллигентным» грабителем: в «документах» Огонькова, написанных мелким бисерным почерком, не было ни одной грамматической ошибки…

Райком и РИК забили тревогу. На специальном заседании крепко «записали» Шаркунову и уполномоченному угрозыска. Рикошетом попало Дьяконову. Мне, как человеку новому в районе, только поставили на вид «недостаточный контроль за милицией».

О том, что милиция подопечна следователю лишь по дознанческой работе, я говорить не стал. Я пошутил:

– Надо бы, уж если на то пошло, и нарсудье записать!

Но товарищ Петухов строго вскинул глаза.

– Если не умеете охранять покой и труд граждан, на кой черт все вы нужны? – и самокритично добавил: – И мы тоже…

Было введено конное патрулирование по дорогам, в деревнях созданы вооруженные партгруппы, усилено осведомление, но преступная компания продолжала свои дела.

– Куда уж вам! – безнадежно махнув рукой, сказал однажды Шаркунову товарищ Петухов. – Хорошо, что бандиты пока не убивают! Вас, вас – не убивают!

У огоньковцев нашлись подражатели.

Под осень двадцать восьмого года конокрадство приняло такие размеры, и не только у нас, но и по всей Сибири, что всполошилось краевое начальство. Милицейские аппараты в районах были усилены, в села выехали крупные специалисты – розыскники, была проведена замена конских паспортов и поголовная перерегистрация лошадей.

И конокрадство пошло на убыль. Сократилась «дорожная преступность» и у нас. Но… в угрозыск продолжали поступать юмористические расписки Огонькова. Он, словно насмехаясь над нашей бурной деятельностью, продолжал ревизовать тракты и проселки.

В конце сентября, когда уже валился на землю березовый лист и дождевые лужи по утрам рассыпались под ногами стеклом, Игорь встретил меня сообщением:

– Ромка явился…

– ?..

– Ну, Ромка, цыган. Ну, который у нас кучерил…

Ромка-цыган был личностью примечательной.

В прошлом году мы с Игорем «нашли» Ромку на острове, затерявшемся среди необозримых камышей огромного Глухого озера… Там Ромка, бежавший из домзака, батрачил у местного самогонщика. Я взял его к себе кучером, добился замены отсидки принудработами, но Ромка сбежал, прихватив с собой пару новеньких хомутов.

– Где он, чертов сын?

– В конюшне сидит. Боится показаться вам…

– Давай его сюда!

Ромка, грязный и оборванный, прямо с порога повалился на колени…

– Подыхаю… Три дня не жрал… Прости, Христа ради! Возьми обратно!

– А хомуты?

– Отработаю! Вот те крест святой! Икона казанская, троеручица! Землю есть буду!

– Тебя что – из табора выгнали?

– А с баро не поладили…

– У своих заворовался?

– А нет… цыганку не поделили…

– Гм! Что с тобой, чертова перечница, делать? Ведь весной снова удерешь да еще и обворуешь опять?

– А помилуй, отец!

Мы были, наверное, одногодки, но глаза Ромки смотрели на меня детски-преданно.

– Игорь! У тебя завтрак с собой есть?

Игорь отдал мне три бутерброда.

– Ешь, сын полей!

Ромка поднялся, схватил бутерброды и, повернувшись к нам спиной, стал жадно есть.

Гейша, лежавшая под столом секретаря камеры, вскочила, подошла к окну и, положив передние лапы на подоконник, посмотрела на цыгана пристально и серьезно. Ромка отделил ей кусок, но Гейша не притронулась к пище и отошла на прежнее место.

Ромка обернулся По щекам его катились слезы…

Я взглянул на Игоря. И у этого глаза были влажными.

– А ты чего?

– Я же беспризорничал… Вы же знаете…

– Отставить мелодрамы! Рассказывай все. И не ври.

Исповедь «блудного сына» оказалась очень интересной.

Я позвонил Дьяконову, вызвал Шаркунова и у входа в коридор приказал поставить милиционера.

– Чтобы ни одна душа, Шаркунов! Понятно?

А когда пришел Дьяконов, я сказал:

– Огоньков базируется на цыганский табор, что бродяжит на татарских землях, под Тупицыном… Все лошади идут для сбыта цыганам. Ну-ка, повтори все сначала, Роман…