— На гражданку за что? Мы же всем экипажем подавали рапорт.

— Новые танки с восьмидесятипятимиллиметровыми орудиями пошли на фронт, а остальная бригада остается здесь в качестве гарнизона.

— У «Рыжего» новый мотор, гражданин генерал. Голос юноши стал хриплым. — Пока война не окончена, никто не имеет права…

— Не тебе меня учить. А пока до конца вечера приказываю танцевать.

— В таком случае я приглашаю вас. — Маруся сделала реверанс, отбросив назад с плеча толстую каштановую косу.

Оба Коса с улыбкой посмотрели на новую пару — гибкую тростинку и могучий дуб, не поддающийся бурям. Солдаты расступались, давая в круге место командиру.

— Я спешил, чтобы на праздник успеть, вот сапоги принес, — сказал отец, разворачивая сверток.

— Мне? — удивился и обрадовался Янек, увидев шевровые офицерские сапоги с высокими, до щиколотки, задниками.

— Мои довоенные. Почти не ношенные.

— Небось велики будут.

Он снял свой сапог, примерил один отцовский и… еле натянул его. Попробовал другой, потопал.

— Не велики? — улыбнулся отец.

— В самый раз. Спасибо, папа.

— Видишь, ноги у тебя за это время немного выросли.

Янек выдвинулся вперед, чтобы его видели, помахал Густлику, но тот ничего не заметил, потому что, склонившись над Лидкой, шептал ей что-то на ухо.

Девушка, кивнув головой, подошла к группе, где стоял советский генерал, и пригласила его на танец. Стоявшие поблизости захлопали в ладоши, а Янек обратился к отцу, продолжая разговор, начатый до этого генералом:

— Папа, о какой школе речь? Я бы хотел, конечно, быть вместе с тобой, но пока война не закончена, пока Польша…

— Я тебя удерживать не буду. Даже если бы и стал, все равно ты имеешь право не послушаться меня.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Янек сделал движение, как будто хотел броситься отцу на шею, но поручник выпрямился и только протянул сыну руку. Они стиснули друг другу ладони — два солдата, два взрослых человека, мужчины. Может быть, и поцеловались бы, но Вест увидел Саакашвили.

— Гжесь!

Григорий сидел у стены, а на соседнем стуле — Шарик, тоже грустный. Григорий, обрадованный, что кто-то прервал его задумчивое одиночество, быстро подошел.

— Хорошо, что вы приехали, потому что Янек… Ну и сапоги! — с восхищением всплеснул он руками.

— У меня подарок и для тебя, — прервал его поручник. — Офицерский ремень.

Григорий двумя руками взял ленту коричневой кожи, вышитую золотистой ниткой, осмотрел, прижал к груди и заговорил по-грузински, по-русски, по-польски:

— Мадлобт, спасибо, дзенькуе! — Снял старый ремень, надел новый, затянулся и стал тонкий в талии, как оса. — А это что? — показал он на латунные полукруглые зажимы.

— Это для сабли.

— Для сабли, — мечтательно повторил Григорий и, достав из несуществующих ножен невидимый клинок, сделал рукой в воздухе несколько движений, размашистых ударов, последний из которых пришелся почти по носу Вихуре, который подошел с двумя красивыми блондинками, похожими как две капли воды одна на другую.

— Ты с ума сошел, грузин? — спросил шофер и начал представлять девушкам своих товарищей: — Поручник Вест, отец Янека… Янек, командир танка… А этот, что махал рукой, — механик Григорий, или Гжесь… Товарищи, позвольте представить: сестры Боровинки, Ханна и Анна.

— Очень приятно с вами познакомиться, — улыбнулся Вест и спросил: — Привезли муку, Вихура?

— Привез, пан поручник, целую баржу, но едва успел с этого корабля на этот бал.

— Совершенно одинаковые… — прошептал пораженный Саакашвили, хватая капрала за рукав. — Обе красивые и совершенно одинаковые…

— Близнецы, потому и одинаковые, — объяснил шофер и тут же стал продолжать свой рассказ: — Едва успел, пан поручник, потому что два диверсанта оказались на барже и украли велосипеды…

— Густлик Елень, — представился девушкам подошедший силезец и подмигнул Вихуре. — Ух, и фантазия у тебя! Что это за диверсанты?

— Одеты были в гражданское. Один потерял шляпу, когда удирал.

— Диверсант потерял шляпу! — не унимался Елень. — Такой болтовней ты не обманул бы даже моей тетки Херменегильды, которая верит всем сказкам.