— Вообще война — штука нелегкая. У тебя тоже ведь трудное задание. Придется огонь на себя отвлекать.

— Какое может быть сравнение! Мы пошумим, постреляем и вернемся, а вам в тыл нужно прорываться, прямо в пасть «тиграм» и «пантерам»… Полчаса назад мой механик поймал в лесу курицу, насмерть перепуганную. Я отдал ее автоматчикам, чтобы ощипали и сварили. Скоро бульон будет готов. Слушай, Василий, у меня к тебе большая просьба: давай поменяемся. Я генералу скажу, попрошу, чтобы меня послал.

— Погоди, это почему же?

— Да так… Понимаешь, ты сюда пришел, чтобы учить нас, а война идет на нашей земле.

— Не хотел бы я быть таким инструктором по плаванию, который ходит по берегу и боится замочить ноги, а обучающихся толкает на самую глубину. Исключается. Больше не будем об этом говорить. — Последние слова Семенов произнес строго, твердо, но тут же улыбнулся, схватил хорунжего за плечи и добавил: — Спасибо тебе, Зенек.

Тем временем экипаж трудился. Елень, как самый сильный, носил один за другим ящики со снарядами для танка и патронами для окруженных гвардейцев. Григорий подавал их стоящему на броне крестьянину, а тот осторожно опускал в люк, где Янек принимал груз. Механики из роты технического обеспечения заливали горючее и масло в баки, техник ходил вокруг танка, осматривал звенья гусениц и бандажи опорных катков.

Генерал, заметив возвращающегося к машине Василия, крикнул:

— Теперь все на месте, поехали, нам уже пора, да и пан Черешняк уже замаялся.

Крестьянин неловко слез на землю, подошел, застегивая свой потертый пиджак, и, остановившись в двух шагах перед командиром бригады, повторил:

— Нам пора, пан генерал. — Однако с места не двинулся и кистью руки провел вверх и вниз по заросшей щетиной щеке.

— Мы уже едем. О чем вы еще там думаете? — спросил генерал.

— Да я думаю, найдут ли они эти три бука. Ведь нездешние же они.

— Как-нибудь найдут.

— Я бы мог сам показать.

— А спина не болит?

— Болит! Так ведь все равно, что тут стою, что туда поеду.

— Может, вы и правы, и было бы не худо…

— А вы бы, пан генерал, дали бы мне какую-нибудь бумагу, чтобы потом мне лесу получить. Халупу новую поставить. А то ведь нашу избу сожгли.

— Бумагу на лес дадим. И землю тоже получите.

— Русские, что у нас были, тоже так говорили. Только что ж чужую землю обещать! Разве ж графиня их послушается?

— Это не русские, это наше правительство так говорит. Батраки получат землю.

— Так это правда? В прошлую войну тоже обещали, а не дали.

— А теперь дадут. Это точно.

— Может, и правда… Если б мне эту бумагу, я бы до буков провел вас, а вот дальше…

Крестьянин задумался, опустил правую руку и теперь левой стал тереть другую щеку.

— Что дальше, пан Черешняк?

— Мне так кажется, что дальше они с пути собьются. Надо бы их проводить до можжевельника.

— Там уже немцы.

— Знаю, что немцы. Но ведь я бы в этой машине ехал. Только вы уж мне за это еще чего-нибудь…

Шарик, встретивший знакомых, успел тем временем чем-то поживиться и вдоволь налакаться воды из воронки, оставленной артиллерийским снарядом. Увидев, что его экипаж работает, он подбежал к генералу и, обрадованный тем, что ему можно не сидеть в танке, начал ласкаться. Генерал погладил его, потом, протянув одному из автоматчиков левую руку с трубкой, сказал:

— Подержи. Собаки дым не выносят. — И второй рукой стал гладить Шарика, о чем-то думая. — Что же вам еще пообещать, скажите. Ну что? Поросенка или, может, деньги? — продолжал он разговор с крестьянином.

— Да что я, на ярмарке, что ли? «Деньги или поросенка!» — возмутился Черешняк. — Винтовку бы дали.

— А стрелять умеете?

— А то как же! В первую мировую войну я был совсем молодой, за царя Николая воевал. Да я и без этого сумел бы. Мы здешние, народ лесной, стрелять умеем, хотя кто и в войске не служил.

— Хорошо. Доедете с ними, а как вернетесь?

— Обыкновенно, на своих двоих.

— А немцы?

— Раз уж меня лесничий ни разу не поймал, то и немцу не удастся. А если и увидит, так у меня же винтовка будет. Немец страшный, если он с винтовкой, а пан генерал, к примеру, с одними голыми руками. А если, к примеру, у пана генерала тоже винтовка, то немец уже не такой страшный. В общем, у меня с фашистами счеты…

Крестьянин не закончил, потому что вдруг вспомнил, как весной прошлого года немцы забрали у них поросенка, и такая его злость взяла, что уже не мог больше выдавить из себя ни одного слова.

— Это те буки?

— Хорошо, если бы те самые. Только вроде бы рановато им быть. Что-то быстро доехали.

— Ну-ка посмотрите, отец, — предложил Елень, приоткрывая люк. Он приподнял старика, чтобы тот мог выглянуть наружу, и еще раз спросил: — Это те самые или другие?