Шрифт:
— Пошляк! — бросил я в его сторону и почувствовал глубокое оскорбление. Начиналась ссора, но подошли две курсистки и быстро потушили наши сердца. В зале загремела музыка: старый знакомый такой вальс, и от этого вальса защемило в сердце. «Та-ра-ра-ра, т-а-та, та-ра-ра-та» — подтягивал я роялю и мне хотелось упасть головой на стол и расплакаться. Почему? Не знаю, ничего не знаю… «Та-рам-та-та, та-тааа, тарам, та-та-та-таа»…
— Выпьем, господа! Всё равно…
Потом я встал в дверях, скрестил по-наполеоновски руки и стал с грустной иронией смотреть на кружащиеся в вальсе пары. Подходили раскрасневшиеся курсистки и говорили:
— Я хочу с вами танцовать!
— Увы, не могу доставить себе этого счастья!
— Почему? Вы прекрасно танцуете, — я видела…
— К сожалению, я не заводная игрушка и пляшу только в тех случаях, когда мне хочется.
— Извините!
— И меня равным образом.
Вздрогнуло сердце: взор поймал желанное. С кем это вы, Зоя Сергеевна, изволите так упоительно вальсировать? А-а, с самим распорядителем!.. Мастер своего дела… Как качаются тяжелые косы… Красивая головка. Правда: она напоминает Маргариту… «Тарам-та-рам-та-та». Не обращает внимание. Ну что же поделаешь! Бог с тобой, Зоя!.. Улыбается этому болвану-распорядителю. Очевидно, напрасно я воображал, что мое письмо убьет в ней всякую радость. Эх, вы!.. Все вы — одинаковы!
— Тарам-та-та-та-раам… та-та-таа, та-та… Идемте, Игнатович, вальс!
— Идем!
Я подхватил Игнатович и с каким-то ожесточением стал кружить ее в вальсе.
— Будет, будет!.. Голова кружится… Ах, противный какой!..
— Мерси!
Посадил Игнатович и пошел опять к товарищам. В дверях, лицом к лицу — Зоя, преследуемая распорядителем. Как огнем обожгло душу и не стало сил пройти мимо, притворившись незнакомым:
— Здравствуйте, Зоя Сергеевна!
— Здравствуйте!
— Пойдемте танцовать… вальс!..
— Простите, я устала…
— Зоя Сергеевна устала…
— Извините, но я приглашаю не вас, а вашу даму…
Вот нахал! Нацепил на грудь дурацкий бант и воображает, что он неотразим. Погоди, я тебя научу деликатности. Пора бросить это глупое, бесцельное круговращение.
— Господа! Я прошу слова.
— Музыка! молчать!
— Тише!
Я встряхнул головой и начал речь. Никогда в жизни я не был так красноречив и никогда не горел так в своих словах, как в этот раз. С дрожью в голосе я говорил о зле, опоясавшем железным кольцом всю землю, с страстным порывом призывал всех к битве с этим злом, со слезами в глазах бичевал всех, не исключая себя, вызвал перед слушателями образ моей любимой, погибшей в бою женщины и, на память читая ее прощальное письмо к матери, неожиданно для себя разрыдался… Гром рукоплесканий перемешался с криками «тише!», с моими рыданиями, с встревоженными голосами девушек, не знавших, как и чем выразить мне свои симпатии и со всех сторон протягивающих мне руки со стаканами простой и сельтерской воды. Кто-то требовал доктора…
— Голубчик, что с вами?!.
Кто это? Такой нежный, ласковый голос, готовый оборваться слезами…
— Не знаю, Зоя!.. Ничего не знаю…
— Не надо, Геннадий плакать…
— Да, да… Я не буду… Я не знаю.
Я вскинул глаза на Зою: она отирала платочком слезы, и всё лицо ее пылало огненным румянцем.
— А вы-то что, Зоя Сергеевна…
— Не знаю… Вы так говорили… У меня всё время прыгали эти глупые слезы…
Нас окружили плотным кольцом и нельзя было уйти…
— Господа, вы нас арестовали! — сказал я с улыбкой окружающим, и гром новых рукоплесканий, веселого смеха и криков «браво» ответили на мою жалобу…
— Музыка! Играй! Музыка!..
— Вальс! — прокричал я и умоляюще взглянул на Зою.
— Ну, ладно… пойдемте уж!..
Зоя кинула веер неотстающему от нее распорядителю и положила руку на мое плечо… Мы закружились в вальсе, и я, как прежде, шептал тихо:
— Милая, милая… если бы ты знала!..
— Не говорите мне «ты»…
— Простите!..
— Мы только товарищи…
— Будем ли мы видеться?..
— Если случится. Что прошло, то невозвратно… Будет! У меня кружится голова… Мерси!
— Мерси!.. Я хотел бы проводить вас до дому… Могу я…
— Извините: Зоя Сергеевна дала мне слово!
— Да, меня проводят…
Опять этот болван-распорядитель… Неужели она…
— Касьянов, хочешь коньяку?
— Еще бы! Вот глупый вопрос.
— Идем в буфет!
Вернувшись на рассвете домой, я уселся за столом перед портретом Зои и долго всматривался в ее лицо, тихо говорил с ним о жизни, о любви и смерти, о чистоте и грязи в поступках. В чем-то старался я оправдаться перед портретом и в чем-то убедить его. А портрет скептически смотрел на меня и ничему не верил.
— Ты чиста и прекрасна в чистоте твоей, но жизнь сомнет тебя… Не гордись предо мною! Тебе ненужна моя любовь… Вижу. Я отдам ее тем, которым не до любви и не до чистоты. Имеем ли мы право уходить в любовь и красоту, когда вокруг нас одни страдания?.. Правда, Соня? Да, конечно!..
Я вынул из тайника портрет Сони и в нем почерпал утешение:
— Ты поймешь и простишь, а эта красавица… слишком она красива!.. Не для нас она, а вот для таких красивых болванов, как этот распорядитель с глупым бантом на груди… Танцуйте, господа, Бог с вами!.. Танцуйте!..