В засаде и в дозоре Давид сочетал неприметность пастуха и выносливость крестьянина с уверенностью и самостоятельностью юноши, до срока научившегося справляться с собой, преодолевая свой страх и свое одиночество, свой трепет перед непостижимой таинственностью мира.

Было более чем естественно, что вскоре Давид возвысился до командира и что со временем молва о нем дошла до дворца-крепости в Гиве и до самого Саула.

Взволнованные придворные и старейшины колен, регулярно приходившие к царю посоветоваться и засвидетельствовать свое почтение, видели глубокую душевную печаль, терзающую Саула. Сердце царя, шептали они, наверняка закогтил злой дух. Неужто Самуил накликал на царя гнев самого Яхве?

Саул к тому времени царствовал уже больше двух десятилетий. Он поднял свой народ с колен, заставляя, принуждая, уговаривая его совершать непрерывные усилия, приносить все новые жертвы, чтобы достичь величия Моисея и Иисуса Навина. Саулу выпали моменты небывалого триумфа при самых неблагоприятных обстоятельствах, народ обожал его, и он, стоя на самом верху круглой вершины в Гиве, воссылал благодарственные гимны Богу, даровавшему ему власть над Израилем.

И все же чего он на самом деле достиг? Несколько мгновений мира, ибо филистимляне, хотя и усмиренные, далеко еще не были разгромлены. Они продолжали совершать набеги на Израиль при первой же возможности, надеясь восстановить свое владычество над горной страной и чуждым народом, населявшим ее. Ему не хватало времени, чтобы по-настоящему укрепить власть трона над израильскими коленами, изнуряющими себя бесконечными распрями. И неужели он заслужил враждебность и зависть Самуила, который беспрестанно строил козни и призывал небеса низринуть его и сокрушить?

Огненная вениаминова душа Саула устала от этого бремени.

Бесконечная печаль и угнетенность заполняли его душу, лишая его энергии и парализуя его волю. Попеременно царя охватывали то ощущение беспросветного мрака, то беспричинное лихорадочное возбуждение. Он мог часами, а то и днями угрюмо молчать — и вдруг с непонятным бешенством набрасываться на самых близких людей. Почти маниакальное его недоверие к окружающим подрывало отношения Саула с его приближенными. В такие черные минуты даже Ионафан не мог вернуть ему душевного равновесия. Понемногу Саул становился фигурой глубоко трагической. И по земле распространялась молва, частично поощряемая Самуилом, что в царя вселился злой дух и что Яхве его покинул.

Жена Саула Ахиноамь была в отчаянии и умоляла его слуг отыскать средства, которые облегчили бы муки царя. Было хорошо известно, что Саул любит музыку. Один из слуг, похрабрее прочих, однажды подошел к царю, когда ипохондрия его отпустила, и сказал ему:

— Послушай, злой дух терзает тебя. Пусть наш господин повелит слугам, которые заботятся о нем, найти кого-нибудь, кто искусно играет на лире, и когда злой дух снова вселится в тебя, пусть лирник будет играть, и тебе станет легче.

Один из молодых сауловых приближенных услышал этот разговор и быстро приблизился к трону.

— Я знаю сына Иессея из Вифлеема, который очень искусно играет, он доблестный воин, разумен в речах и очень хорош собой; уверен, что на нем десница Господня.

Царский посланец нашел Давида в доме Иессея в Вифлееме; к тому времени отец уже выделял его среди других своих сыновей. Давид, казалось, не очень удивился, что его вызвали в Гиву, но Иессей, глубоко тронутый неожиданной милостью, быстро собрал скромное подношение Саулу — несколько хлебов, мех вина от Иуды и молодую козу, и Давид, погрузив дары на осла, отвез их царю. Так Давид стал слугой при царском дворе в Гиве. Саул сразу же привязался к этому юноше, с которым у него было так много общего. Корни обоих уходили глубоко в почву Израиля. Оба они были крестьянскими сыновьями. Оба научились страстно любить каждый камень и каждое деревце в той земле, где они трудились в поле, на виноградниках или присматривали за родительским скотом. Саул увидел в Давиде точное повторение самого себя в молодости — храбрый до безрассудства воин, юноша с естественной грацией и всеми задатками вожака.

Они говорили о своих отцах, о своем хозяйстве, об их баталиях с филистимлянами, вступали в религиозные дискуссии, молодившие и обострявшие ум стареющего царя. И Давид успокаивал омраченную душу царя песнями о величии Яхве, о его справедливости, о его сострадании к одиноким и угнетенным, о его искупительной милости к тем, кто находится в духовной и всякой иной нужде. И Саул лил сладкие слезы, обретая утешение в Давиде и чувствуя возможность прощения для себя. И возродился Саул, благодаря высокому искусству молодого воина-псалмопевца.

Если Саул нашел в Давиде родственную душу, то Ионафан обрел в нем любимого наперсника и друга. Один был зеркальным отражением другого. Они бились бок о бок в сражениях, близость гибели дополнительно питала их пылкое молодое жизнелюбие и способствовала их прирожденной душевной тонкости.

Магия личности Давида и его песнопений, утишавшая муки усталого царя и укрепившая дух в царевиче, чудесным образом преобразила дом Саулов. Оба они искренне полюбили Давида. Близость между царем и Давидом стала столь тесной, что когда Саул снова возглавил свои войска, Давид сопровождал его в качестве царского оруженосца, а желая возвестить о принятии Давида в царскую семью, Саул оказал Иессею особую честь, посетив его хозяйство в Вифлееме, где он сказал, обратившись к глубоко растроганному отцу:

— Пусть Давид останется у меня на службе, ибо он нашел благоволение в глазах моих.

Со временем народ услышал о Давиде, сотоварище Ионафана, доверенном лице Саула, сражавшимся рядом с их помолодевшим царем.

Израильтяне узнали его псалмы, стали их петь, работая на полях или принося жертвы Яхве. Самуил же размышлял надо всем этим и поражался.

А народ заговорил также о боевом искусстве и отваге юноши, о том, как он метко стреляет из кожаной пращи. Давид носил гладкие округленные камни в пастушьей сумке на боку. Он умел безошибочно поразить филистимлянина камнем в лоб и отскочить на безопасное расстояние, раньше чем враг сможет ему отомстить. В отличие от филистимлян и многих израильтян, Давид пренебрегал тяжелым вооружением ради скорости и ловкости перемещения. Его способность бежать быстрей врага с лихвой восполняла сомнительное преимущество тяжелой кольчуги и медного шлема. Кроме того, израильские доспехи и оружие были низкого качества и худо служили Давиду в рукопашных схватках с филистимлянами.