— Тьфу! — графиня Батори отплевывалась, будто вместо доброго токайского вина, выпила уксус. — Никогда подобного не встречала.

— Я знаю, госпожа, — Феликс сел, выставив колено вперед, — кровь Медичи отравлена, разве вы не слышали?

— Правда? — Она распахнула огромные глаза, пытаясь понять, серьезно он говорит, или насмехается.

— Будет лучше, если вы не станете повторять попытку, — твердо сказал ван Бролин. — Мы с другом не годимся для удовлетворения жажды: он только что едва выжил после оспы, а я, сами видите, из породы хищников, а не травоядных. Взамен одному удовольствию, мы найдем другое, да такое, что наслаждение будет взаимным.

С этими словами Феликс вновь придвинулся к Алжбете и легонько тронул губами ее порозовевшую щечку. Руки и ноги графини все еще были холодны, но лицо и грудь уже согрелись. Она была странным существом, не вполне человеком, как и он сам.

— Ты не боишься, — сказала она, скорее удивленно.

— И ты не боишься, — ответил Феликс, — надо думать, твой муж вскоре найдет какое-нибудь занятие за пределами Чахтиц. Например, возглавит военную кампанию против турок.

— Я найду замену, — пообещала Алжбета. — Ты ведь тоже ее нашел, если принять, что рассказ твоего друга содержал хоть сколько-нибудь правды.

— Не менее чем любой рассказ, записанный на бумаге, из тех, которыми порой зачитываются женщины.

— Почему именно женщины?

— Право, не знаю, но тетушка Маргарита велит читать себе такие произведения на ночь, — он помнил, что несколько раз сам вслух читал какие-то любовные новеллы Маргарите де Линь. Отчего бы ее тезке, Пармской герцогине, также не следовать этой безобидной привычке? Тем более что авторы были, кажется, итальянцами.

— Значит, история была не более правдивой, чем любовные новеллы, — глубокий голос Алжбеты скрывал нотки разочарования.

— Ваше сиятельство, — возразил Феликс, — есть правда жизни, которую никогда не передаст любая новелла, или даже хроника. Эта правда состоит в том, что люди действуют непонятно зачастую даже для себя самих, они непоследовательны, ленивы, склонны изменять своим чувствам и убеждениям. Если писать об их жизни правдиво, получится скучно и не более интересно, чем, если вы возьметесь описать целый день из жизни вашей служанки. Даже лучшие из людей часто совершают неблаговидные поступки, а те, кого считают худшими, могут творить добро. Читателю же надобно, чтобы благородный герой вечно стремился к высокой цели, не отвлекаясь даже на вкусный обед, а злодей — совершал злодеяния. — Феликс перевел дыхание. — Но ведь и злодей для кого-нибудь может быть прекрасным отцом и мужем! Говоря об истории, рассказанной Габриэлем, я лишь намекну вам, что наше бегство было более длительным и наполненным заботой о раненных и больных, наши же преследователи вовсе не отличались чрезмерным рвением и…

— Я поняла, что ты говорил о литературе и жизни, — сказала графиня, оперев голову на руку, согнутую в локте. — Они разнятся, как солнце и луна.

— Скорее, как солнце на безоблачном небе Италии и за хмурыми облаками северной Европы. Изредка ведь и на крайнем севере светило выходит из-за туч? Я это к тому, что конец истории был почти таким же, как рассказал мой друг.

— Она была очень красивой, эта Аграфена? — вдруг спросила Алжбета.

Черт побери, расстроился Феликс, почему она опустилась до настолько лишнего вопроса?

— Ты прекрасна, — прошептал Феликс, борясь с отвращением, — а ее давно нет в живых.

— Если Ференц узнает о нас, то прикажет живьем содрать с тебя кожу, — графиня Батори опрокинулась на спину, расставляя ноги.

— Завтра мы с другом покинем Чахтицы, — прошептал Феликс, лаская влажные складки под черным треугольником волос. — Иди ко мне, кровавая графиня.

Она, наконец, потеплела и внизу, в первый раз Феликс и не задумался над этим, разогретый собственным жаром.

— Как, как ты меня назвал? — она обхватила его холодными ногами.

— Если бы ты могла видеть кровавые сны, как видел их я, — Феликс вбивал ее тонкое тело в ковер на полу. — Столько крови, теплой и соленой, только это все сон, просто сон, не более чем пережиток времен, когда такие как мы еще жили, не обуздывая страстей. Но пришел сын человеческий и установил новые правила, по которым даже король, царь или император не более чем помазанники милостью его. Ты можешь прожить доброй госпожой, и о делах твоих будут вспоминать в церквях, а можешь стать кровавой графиней, и тогда даже тебя рано или поздно настигнет суд, а именем твоим станут пугать детей. Выбор за тобой, Алжбета!

— Нет, я никого не боюсь! — выкрикнула она, извиваясь под Феликсом.

— Жаль, — выдохнул Феликс, поцелуем закрывая рот, в котором сверкали острые длинные клыки. Алжбета со стоном просунула свой теплый хищный язык едва ли не в глотку ван Бролина, и он взвыл, второй раз отдавая ей семя.

— Госпожа графиня, — послышался шепот служанки, от проема лестницы, ведущей вниз. Она добавила несколько слов на непонятном языке, наверное, мадьярском, и прошуршала юбками вниз.

— Ференц проснулся и разыскивает меня, — пояснила Алжбета, вставая и через голову набрасывая платье. — Через несколько минут Дорота поможет мне привести себя в порядок и поднимется за тобой, чтобы отвести тебя к другу. Вы вдвоем неплохо развлекли меня, но все же я надеюсь, проснувшись, узнать, что вы навсегда покинули Чахтицы.