— Не совсем понятно также, что реформатские герцогства испытывают в отношении тех, кто остался верен Риму, — задумчиво произнес Феликс, укладываясь на тюфяк. — Нам говорили еще в школе, что германские народы постоянно враждуют друг с другом, ослабляя мощь империи еще со времен наследников Карла Великого.

— Европа подожмет хвост в ужасе, если германцы когда-нибудь объединятся, — кашлянул Габри, попытавшись усмехнуться. — Впрочем, видя их расхождения в вопросах веры, это не представляется реальным, пока в Европе не изменится отношение к религии.

— Тебе уже немного лучше? — спросил Феликс.

— Да, кажется, — ответил Габри. — Завтра, надеюсь, сможем двинуться в дальнейший путь. Вена чертовски дорогой город.

— Самый дорогой из всех, где мы побывали, — согласился Феликс. — Королева городов, как я уже сказал. Фазанье перо на берет стоит вдвое против цены, отданной в Нижних Землях.

— Подозреваю, что тебя это не остановило, — вздохнул Габри. — Расточитель.

Феликс ничего не ответил. Он уже спал.

Наутро выехали, направляясь на запад, свернули к северу, не доезжая до швейцарских кантонов, уже в виду укрытых снегом отрогов Альп. Здесь начинались земли баварского герцогства, католического союзника и верного вассала Габсбургов, несмотря на то, что еще пару столетий назад Виттельсбахи и Габсбурги враждовали. На день святого Юберта в воздухе закружили первые в году снежинки, и друзья решили не заезжать ни в столицу герцогства Мюнхен, ни в Нюрнберг, в котором они уже успели побывать на пути в Московию.

Вюрцбург встретил их кострами на площади, где казнили ведьм, а разговоры со случайными людьми в толпе дали понять: гонения на врагов католической веры в этой части Германии приобрели невиданный размах. Альбрехт V Виттельсбах окружил себя советниками-иезуитами, и всем, кто был недостаточно усерден в поклонении Господу по католическому обряду, приходилось теперь опасаться за собственную жизнь и имущество.

— Опять мы вернулись в наш мир, — с грустью сказал Феликс, глядя, как кричат, задыхаясь в дыму и пламени, молодые и старые женщины. — Почему-то в Польше такое не принято.

— Из того, что мы не видели аутодафе в Польше, еще не значит, что их там не бывает, — сказал Габри. — Давай убираться из этого города.

Они отъехали на несколько лье, остановились на ночлег на постоялом дворе, а в полдень следующего дня поравнялись с повозкой, которая следовала в том же направлении, что и друзья. Управлял лошадью седой, будто выцветший, человек в войлочной шляпе, заводной мерин был привязан к задней раме, а рядом с понурым возчиком сидела красивая молодая женщина с маленькой спящей девочкой на руках. Вид прелестного лица заставил Габри придержать Крыма. Феликс удивленно смотрел на друга, рассыпавшегося в сложных приветствиях, чтобы незнакомцы сразу оценили просвещенность юноши, не приняли его по ошибке за проходимца или злодея.

— Судя по вашей речи, вы из Нижних Земель, молодые люди, — поднял морщинистое лицо возчик. — Меня зовут Арнхольд, а это моя дочь Гретель и внучка Паулина. Мы также родом из ваших мест, из Гронингена, если быть точнее.

— Давно оттуда? — вставил, наконец, Феликс. — Как поживает его светлость, статхаудер Жиль де Берлемон?

— Семь лет прошло с тех пор, как мы покинули Гронинген, — сказала женщина, глядя на смуглолицего всадника в берете с фазаньим пером.

— Если вы из Зеландии, то уместно ли предположить, что молодые господа принадлежат к реформатам? — спросил Арнхольд.

— Молодые господа принадлежат к христианам, которые весьма вольно относятся к вероисповеданиям других людей, — сказал Габри. — Нам едино, католики вы, лютеране, евангелисты, анабаптисты или московские схизматики. Среди всех этих направлений попадаются достойные люди.

— Такая терпимость делает честь молодым людям, — сказал Арнхольд с облегчением в голосе. — Я только хотел бы напомнить, что в землях баварского герцога становится весьма опасно быть кем-либо иным, кроме как верным папистом.

— Это обидное слово, — заметил Феликс. — Говорите лучше «верным католиком».

— Да, господин, — Арнхольд потупился, ссутулив плечи, а Габри метнул на Феликса гневный взгляд.

— Простите моего друга, — сказал Габри, глядя на Гретель. — Он не вполне отдает отчет в различиях между сорвавшимся изо рта словом и преследованиями тех, кто желает напрямую молиться Христу, минуя Деву Марию и святых.

— Ваш друг прав, — сказала Гретель, недовольно взглянув на Габри. — Нельзя никого ненавидеть и обижать.

— Благодарю вас, госпожа, за заступничество, — поклонился Феликс в седле. — Сей юноша едет в университет, где, возможно, его скверные манеры когда-нибудь исправят.

Гретель рассмеялась, обнаружив чудесные ямочки на щеках и жемчужные зубки.

— Поскольку знаменитый университет Гейдельберга остался на юге, я не ошибусь, если предположу, что вы направляетесь в Лейден? — уточнила она. — В новый реформатский университет?

— Расскажите нам о Лейденском университете, — попросил удивленный Габри, впервые услышавший об этом учебном заведении.