— Да потому что утром его нигде не было видно, а после мы уехали, и более о нем не вспоминали.

— Ну вот, — Бертрам снова потянулся к оловянному кубку и, сделав глоток, продолжал. — Этот паж, как утверждает отец Жерар, играя в садах, повздорил с молодым де Тилли, избил его, отобрал кинжал, а когда один из крестьянских мальчиков бросился на помощь графскому отпрыску, этот Феликс, недолго думая, убил простеца, ударив головой об дерево, и тотчас сбежал куда-то в лес.

— В лес? Когда это было?

— Не так давно, этой осенью, — сказал отец Бертрам.

— Любопытно, — кивнул Кунц Гакке. — И что потом?

— Пажа искали, но так и не нашли, он будто бы сквозь землю провалился, — сказал компаньон.

— С его-то внешностью? — удивился председатель трибунала. Сотни раз проводивший расследования, инквизитор умел вычленять ключевые места в таинственных историях лучше, чем кто-либо другой. — Это все равно, как если бы наш новый фамильяр, — Кунц оторвал за светлые волосы голову молодого Хавьера от блюда, взял ломоть кровяной колбасы, откусил от нее преизрядно, поддерживая так и не проснувшегося молодого человека, позволил ему сползти под стол. — Как если бы наш фамильяр, говорю, пытался затеряться в краю мавров или индусов.

— Подвинь-ка блюдо, — попросил отец Бертрам, видя, что последней колбасы скоро не останется.

Инквизиторы еще выпили, и некоторое время молчали, работая челюстями. Остальные члены трибунала и работники Святого Официума уже разбрелись по другим помещениям и спальням дома, оставив начальство сидеть у стола, заставленного посудой и объедками.

— Пойти дать пинка лентяям? — в раздумье проговорил Кунц. — Сегодня забудут убрать за собой, а завтра, глядишь, забудут помолиться.

— Я еще не досказал, — поспешно вставил Бертрам, чтобы друг не вышел из-за стола. — Через какое-то время мать этого пажа, в антверпенский дом которой приходили с обыском, сама приехала в замок Белёй. Она в прошлом году устроила сына пажом, и теперь волновалась за мальчика. Отец Жерар говорит, что у женщины кожа цвета древесной коры, черные глаза, а губы огромные и влажные, как жаренные в масле грибы.

— Твой отец Жерар, судя по его описаниям, сам должен почаще навещать духовника, — вставил Кунц. — Будь я Филиппом де Линем, я не позволял бы такому исповедовать жену.

— Женщина сказала, что беспокоится за сына, который так и не вернулся в Антверпен. Она отправилась в ту крестьянскую семью просить прощения и оставить каких-то денег, но родители погибшего ребенка набросились на нее.

— И что?

— Она легко справилась с обоими, хотя отец Жерар говорит, что ростом отец убитого парня не уступает ему, а в плечах шире и сильнее.

— Весьма неосторожно с ее стороны! — прокаркал Кунц Гакке, расплываясь довольной улыбкой.

— Почему ты смеешься? — спросил Бертрам. — Что не осторожно?

— Ты ведь помнишь наизусть не только Святое Писание, но и сочинения Блаженного Августина, Фомы Аквинского и множество других богословских книг.

— К чему ты об этом заговорил?

— К тому, что провалами в памяти ты не страдаешь, — со значительным видом произнес Кунц Гакке. — Если сопоставишь некоторые события последних лет и твой собственный сегодняшний рассказ, то любопытные выводы не заставят себя ждать.

Бертрам Рош почесал тонзуру, допил остатки вина, однако, так и не понял, о чем говорит его единственный друг.

— Если спальню не натопили, — сказал Кунц, вставая, — сейчас же погоню обленившихся мерзавцев чистить снег и убирать внизу. Спокойной ночи, брат!

Всю зиму Феликс ван Бролин провел в ольнском монастыре, где назвался Габриэлем Симонсом, принял послушничество и делал вид, что хочет стать цистерцианским братом. Поначалу, впечатленный убийством германского паломника, он и в самом деле испытывал по отношению к душе убитого некий религиозный долг. Усердные молитвы и аскетичная жизнь цистерцианского монастыря как нельзя лучше подошли его душевному состоянию. Воспитанный благочестивой Амброзией, которая, несмотря на свою природу, испытывала отвращение к убийству людей, Феликс ждал, когда пройдет зима, спрятавшись от переполненного смертями мира. С приходом весны все забудут о нем, леса оденутся листвой, и можно будет по теплому времени, без особенного риска, добраться до Антверпена и Флиссингена, куда рано или поздно приплывет на «Меркурии» капитан Виллем Баренц.

Странным было, однако, что морские просторы никогда не снились Феликсу, и все мечты о дальних плаваниях, казалось, сосредоточены были в голове юноши, а не в сердце. Засыпая ночью, он видел все те же кровавые сны, битвы и страшные раны. Он давно привык относиться к этому спокойно, время от времени охотясь по ночам, когда шел снегопад, или, наоборот, земля была сухой, что нередко в довольно теплом фламандском климате. Днем же Феликс усердно выполнял поручения старших братьев и святых отцов. Его привечал сам престарелый ольнский аббат, не раз и не два отозвавшись с похвалой о новом послушнике, которого не тяготил физический труд, а скорость, с которой Феликс делал любую работу, ставилась в пример остальным послушникам и младшим братьям.

В какой-то момент лодыри, завистники, а также иные, желавшие позабавиться, окружили Феликса и стали ему угрожать, чтобы тот не слишком выделялся из общей массы, а старался быть как все. Молодой ван Бролин подумал немного и пообещал исправиться. Он уже решил, что не станет наживать себе без нужды врагов, будет холоден, спокоен и равнодушен к обществу своих монастырских ровесников. Но когда двое-трое из них все не унимались, а наступали на Феликса, желая его унизить и подчинить, он резко схватил самого нахального из них за рясу на груди и поднял, прижав к стене.