— Ты так рассказываешь, — сказал второй послушник, — что жизнь сих землепашцев представляется завидной. Или вправду считаешь, что лучше в деревне, чем в монастыре?

— Ничего я так не считаю, — ответил первый мальчик, — мы вперед энтих на небо попадем. Ибо на нас возложена забота о духе, а поселяне предуготовлены для жизни скучной и телесной.

— А раз так, пойдемте, вон уже Клод совсем рядом, — сказал второй.

По правде, рядом был еще не Клод, а первые бараны и следующие за ними овечки. Но пастух уже разглядел послушников и кричал им что-то издалека, размахивая посохом.

— Бегите к нему, помогайте, — сказал Феликс. — Я здесь еще постою.

Оставшись в одиночестве, он досмотрел, как девичья упряжка замкнула круг, и босых красавиц с распущенными волосами поглотила толпа односельчан. Если приятель-послушник и не соврал насчет ритуала омовения ножек, то сие действо происходило уж конечно не в поле. Феликс поймал себя на мысли, что ему самому хотелось бы склониться над жестяным тазиком с теплой водой, где плещутся ступни какой-нибудь Елены прекрасной, или, на худой конец, Дианы-охотницы. На легенду об Актеоне у Феликса был собственный взгляд: парень-метаморф перетек самостоятельно, испуганный гневом богини, и в Темном облике стремглав убежал. В пользу этой интерпретации говорило то, что античные боги хоть и баловались временами, превращая кого-то в зверей, но у Дианы случай с Актеоном был вообще единственным.

Зачарованный просыпающимся весенним миром, Феликс с неохотой возвратился в монастырь. Он уже понимал, что вскоре покинет святую обитель. Оклики послушников, ожидавших его у ворот, напомнили ему с новой силой, что это не его место, и все здесь ему чужие.

После вечерней службы Феликс почувствовал, что за ним пристально следят. Все его попытки уединиться в каком-нибудь закутке монастыря заканчивались тем, что кто-то к нему обязательно подходил с незначительным разговором по ничтожному предлогу. Как ни молод был Феликс, он уже несколько лет жил двойной жизнью, и его осторожность была вымуштрована матерью, которая всегда заботилась о том, чтобы они в Темном облике не оставляли следов. Поняв, что лучше ему будет раствориться в толпе монахов и послушников, Феликс собрал своих ближайших приятелей и предложил каждому рассказать историю, связанную с празднованием Фасанга. Ребята оживились. Оказалось, что некоторые понятия не имеют о древнем обычае, но трое родившихся в деревне послушников хорошо знали, что в этот день ведьмы обязательно собираются на шабаш, а маленьким детям лучше не выходить из дома.

— Почему нельзя выходить? — Феликс, рожденный у моря, живший только в городах и не смысливший в деревенской жизни, обычаях и праздниках, хотел подтолкнуть ребят к большей откровенности.

Послушники не отличались выдающимся красноречием, кое-кто помнил пару сказок, другой — народное суеверие, но в целом они уже знали, что говорить о нехристианских верованиях — грех. С трудом Феликс вытащил из них, что похищают малых детей ведьмы, либо кобольды, если в округе имеются горы, скалы и пещеры. Если же рядом вода, то на болотах ребенка может утащить водяной, а у реки — русалка. Больше всех в предмете был сведущ невысокий худой послушник из Фрисланда, который поведал об Экке Неккепене, чешуйчатом старике, временами выходящем из моря.

Мальчик-фриз, каким-то образом попавший во владения льежского князя-епископа, вспомнил даже песенку из своего детства:

— Хорошо-хорошо, — прервал певца Феликс, не разобравший ни слова, — а как вышло, что ты оказался в монастыре, настоль отдаленном от Фрисландии? Неужто здесь без этого Экке Некке не обошлось?

— Экке здесь ни при чем, — сказал юный фриз, разом погрустнев. — Пять лет назад меня привез сюда добрый отец-инквизитор по имени Бертрам. — Он сказал, что мои родители были еретиками, но мою душу вырвали из лап нечистого, и здесь я вырасту адептом истинной Римской веры.

— И что, ты благодарен святому отцу Бертраму? — спросил Феликс.

— Конечно, — ответил фриз, — этот человек спас мою душу.

Ограда монастыря в Ольне была не настолько высокой, чтобы молодой леопард со свертком одежды в зубах не мог ее преодолеть, но, испытывая нехорошее предчувствие, Феликс решил не рисковать, а наметить путь из монастыря в человеческом обличье. Земли князя-епископа Льежа, пожалованные в старину вместе с титулом за особые заслуги перед Империей местному прелату великим Оттоном I, были некогда оазисом мира в вечно воюющей Европе. Ведь войны в то время вспыхивали, как правило, за чье-либо наследие, а у епископов льежских наследники не рождались, а назначались.

Реформация положила конец беззаботному житию подданных князя-епископа. Стоя на облюбованном месте, с которого некогда ему открылся праздник Фасанг, ван Бролин вначале услышал выстрелы, потом от деревни донеслись крики, и тут же Феликс увидел перепуганных людей, которые бежали в его сторону. Вскоре он сообразил, что это крестьяне пытаются укрыться в монастыре. Послушнику стало любопытно, от кого спасаются все эти люди, и через непродолжительное время он получил ответ: на околице деревни замелькали разноцветные яркие одежды наемников-ландскнехтов, чью склонность к экстравагантным уборам знала вся тогдашняя Европа.