Мелкой былинкой мнил себя Степан средь взвихрившейся стихии войн, посольских перепалок, боярских раздоров. Но и он мог внести посильную лепту, облегчив муки и горести Родины. Ради того и вступил в степь, мерясь на Астрахань.

Только бы выбраться к Волге, а по ней вплавь ли, верхом ли держать путь на Каспий. Он понимал: настигающая зима станет помехой. Ехать по улусам, где всякий мирза держит себя владетельным князем, крайне опасно. Охранная царя — помощь там лишь, где местный ногайский владетель расположен к русскому государю. А — нет, так нарочного прихлопнуть легче таракана. Одиночка — песчинка в степи.

Так или иначе, но и для того, чтоб добраться до Волги, вдоль которой раскиданы опорные заставы, нужно день, а то и два продираться по незнакомому улусу. Возвращаться к месту Самарской крепости за подмогой — время терять. А после, кто знает, разгневанные ногаи возьмут да перегородят подступы к Астрахани. Словом, поручив себя божьему провиденью, Бердыш правил на юго-запад.

Не успев порядком удалиться от разграбленного городка, он приметил всадников с востока. Летучие, дерзкие. Под десяток. Дотлевающее светило на многие аршины растянуло по равнине многогорбую их тень. Коль ногаи, пропал. Ни до казаков, ни до Самары, тем более, не поспеть. Порешетят. Впрочем, платья на всадниках как будто не монгольские. Вон епанча, вон мурмолка… Станичники? Откуда б им тут взяться? Придержав Супостата, он терпеливо ждал поперечных.

Двое, отделившись, умедлили скок, пока не замерли шагах в двадцати. Прохлаждаясь взад-вперед, старательно разглядывали.

— Ты кто будешь, человек? — крикнул один, молодой, резвый и звонкий.

— Проезжий. Тамкой кличут, Туткой величат.

— А имени мамка не дала, кличками обходишься? — рассмеялся другой, постарше, поплотнее и горлом поглуше.

— Да и вы не больно с отчеством торопитесь.

— Но и не прячемся. — Распалённо давил на глотку молодарь. — Я вот Ванька Камышник. А то Ортюха Болдырев. Из стана батьки Мещеряка. Слыхал, чай?

— Про Камышника али Мещеряка? — подтрунил Степан.

— Но-но, хм-хм… — ерепенился казачок.

— То-то. Мещеряка как не знать!

— А вот чейный ты будешь? — требовательно уставился Камышник. — Я как сужу: коль не наш, так чужой. Коль не сокол, так воробей.

— Ну, ты скор, — озлился слегка Степан. — А сам-то про Богдана Барабошу слыхал?

— Так это, как же, того… Который с Семейкой Кольцом на суём пошел что ль? — сбивчиво зачастила «зелень», удивленно волдырясь в седле.

— Во-во. Так вот он со ста тридцатью казаками тремя поприщами ниже — у Самары-реки. Между прочим, путь к вашему батьке держит. На сцепку. — Добавил Бердыш значительно, при этом глядел сугубо на старшого.

— Э-ге-ге, постой. А что же без Семейки? — середович Ортюха перенял главенство.

— Батька Кольцов с остальным людом перешел на государскую службу. Сторожить там будут… э… — Оплошно сорвалось у Бердыша, на ходу прикусившего язык.

— Вот те на! — И елейно, без заминки. — Что за засеку сторожить. Чай, не городок?

— Живы будем, услышим, небось. А пока обожди спрошать. Сам толком не ведаю.

— Вот вить как оно повернётся. — Крякнул лукавый Болдырев. — Случаем, не они ль шуганули акбердиевский народец? Мы троих видали: тикали, как суслики.

— А кто ж еще? Да как шуганули?! Корысти — на сто возов.

— Погодь-погодь, вы никак весь куп разорили? — помрачнел старый казак.

— Догадлив.

— Эх, мать вашу, стервецы! Мы от Кош-Яика полторы недели им на пятки давили. Потом потеряли, и вот токо на след напали… а вы…

— А ты, Ортюха, не печалься. Вся добыча, весь ясырь — в ваш же кош. На суём к вам Барабоша идет, побрататься жаждет.

— Вот ведь, однако, провал возьми, как только не повернётся. — Снова крякнул Болдырев, крутанул рыжие, с проседью, усищи. — А ты-то, добр человек, куда лыжи востришь? На ночь-то глядючи?

— А у меня поручение особное.

— Особное, говоришь? — опять заподозрил Камышник. — А не мешало бы проверить, можа ты бегляк из Барбошина стана. Ну-ка, вертай лошака. Надобно досмотреть.

— Оставь, Ваньша. Буде он в попрысках, так и скакал бы торопко, нас не ждал лясы точить. — Рассудил Болдырев.

— Могу к тому ж кое-кому и напуск дать, — сердито вставил Степан: его разбередила досада на юнца.

— Да ты… — запетушился тот тетивою в стременах: тянулся выглядеть длиннее.

— Цыц, сказано! — рявкнул старик. Ванька осёкся, потупился, уменьшась на полторы головы. — А что, прости за любопытство, город-то поминал? — переспросил Болдырев.