– Человек, - тихо говорит он.
– Уже почти два года.

– И как?

– Что как? А, это… Тяжело. Особенно поначалу. Я успел отвыкнуть за пятнадцать лет. Знаешь, очень трудно читать эмоции, у душ они выглядят иначе, там все очевидно, они как будто очищенные. Души утрачивают способность лгать. А здесь…

Он вздыхает, некоторое время молча гладит меня по волосам, а потом обхватывает меня уже обеими руками. Озноб, который я чувствовал совсем недавно, постепенно проходит, я согреваюсь и начинаю ощущать действие отвара - у меня тяжелеют веки, говорить становится неохота, так что я с радостью принимаю его молчание. И медленно проваливаюсь в сон, будто меня опять утягивает сквозь пласты времени. И никаких змеев.

* * *

Когда я просыпаюсь, в комнате почти совсем темно, в кованом подсвечнике на столике горят две свечи. Я лежу один, жара нет, зато я абсолютно мокрый, как мышь, до самых корней волос. Почему как мышь, я не знаю, просто так говорила мама. И пижама, и подушка, и пододеяльник - все такое влажное, что хоть выжимай. Видимо, температура у меня была отнюдь не детская. А где ОН? Ладно, Поттер, ты не ребенок, надо было сдаваться в больничное крыло - тогда бы поток посетителей и сиделок у моей кровати не иссякал ни днем, ни ночью.

Я прислушиваюсь, слышу какой-то шорох из-за двери. Ну, точно, он в кабинете, наверное, сидит за столом, копается в каких-нибудь бумагах. Он же опять директор Хога, и Мак Гонагалл жаждет, когда сможет скинуть на него большую часть забот. Скинула уже, небось. Но надо как-то привлечь его внимание - мне бы дойти до ванной и переодеться, а сам я не дойду. Хотя можно попробовать - не дойду, так хоть внимание на себя обращу. Нахожу очки на столике, пытаюсь сесть и так сосредотачиваюсь на этой задаче, что даже не замечаю, как он входит.

– Ты куда-то собрался?
– спрашивает он удивленно.
– И далеко ли ты дойдешь?

– Северус, - прошу я.
– У меня температура спала. Я весь мокрый, как последний идиот. Можно я ванну приму? Пожалуйста!

Я же никогда ничего не просил! Пожалуйста! Так глупо чувствовать себя беспомощным, я так не умею. Одно дело, когда еще не все драконы переловлены, и ты болтаешься между жизнью и смертью. Но когда ты уже более-менее определился, то состояние полутрупа устраивать перестает.

– Может быть, обойдемся очищающими?
– он смотрит на меня немного обеспокоено.

Я мотаю головой и делаю горестное лицо.

– Я сам, - уверенно говорю я, - только помоги мне встать.

Он ничего не говорит, просто проходит в ванную, и я слышу, как там начинает литься вода. Мерлин, он совершенно изможденный! Ему бы поспать, а тут я со своими капризами. Торжественно обещаю себе не ныть и ничего больше не просить. Только сейчас, пожалуйста - ванна, пена. Очень хочется.

Он возвращается, легко подхватывает меня на руки, и на этот раз я обхватываю его за шею. Это выходит как-то само собой, совсем легко. А когда-то я не мог разжать сцепленные на груди, сведенные судорогой руки. Но это было совсем давно, в какой-то страшной прошлой жизни. Будто не про меня.

И как когда-то, в той прошлой жизни он ставит меня на теплые плиты пола, поддерживает, стоя у меня за спиной, помогает расстегнуть пижамную куртку. И когда она, наконец, расстегивается у меня на груди, я проклинаю тот миг, когда поперся в ванную в очках. Потому что я стою напротив зеркала и четко вижу, что моя некогда абсолютно гладкая кожа рассечена на груди и животе десятками белых полос - шрамов, доставшихся мне от проклятий покойного Темного Лорда. Это что, теперь навсегда? Северус, видимо, видит выражение ужаса на моем отразившемся в зеркале лице.

– Гарри, ты что?
– спрашивает он совершенно спокойно.
– Они же пройдут!

– Правда?
– я не верю, что такое количество шрамов может когда-либо исчезнуть.

– Ну, конечно! Пара месяцев - и ничего не останется. Есть же заживляющие бальзамы, рассасывающие мази. Чему тебя на Зельях учил Слагхорн?

– Как приготовить Зелье Удачи, - пытаюсь улыбнуться я.

Он помогает мне снять куртку, стягивает с меня брюки и на какой-то миг замирает. Наверное, на меня страшно смотреть, думаю я отрешенно. Я ужасающе худой, шрамы эти - краше в гроб кладут. Вид имею жалкий. Совсем мальчишка, изможденный, искалеченный. А ведь у меня когда-то имелись какие-то мускулы, я ж, блин, в квиддич чертов играл. Сама мысль о том, что некогда я мог гоняться за крохотным золотым мячиком под самыми облаками, кажется мне сейчас абсурдной. Сейчас я выгляжу так, будто дал всему магическому миру вдоволь напиться моей крови. Хотя так оно и было…

Но он, глядя сейчас на меня и мое отражение в зеркале, видимо, думает о чем-то другом, потому что вдруг прижимает меня обеими руками к себе и целует. Там, где шея переходит в плечо. Щекотно…

– Прости меня, пожалуйста, - вновь говорит он. Я почему-то понимаю, за что он извиняется на этот раз.

Он опять берет меня на руки и опускает в ванну. И я, зная, о чем он только что думал, вдруг начинаю ужасно смущаться. Так, что нагребаю побольше пены, чтоб полностью скрыть мое жалостное голое тело под белыми хлопьями. И краснею. Это уже совсем смешно, он-то насмотрелся на меня уже больше, чем достаточно. И не только насмотрелся… Я ничего не могу с собой поделать - мне стыдно, неловко, я опускаю голову совсем низко, непроизвольно сжимаюсь. Вот о чем я думал, когда просил дотащить меня до ванной?