… - Да поговорим мы о походе позже! Пойдём, пойдём ко мне, я… так заласкаю тебя! Сердце моё живое у тебя в ладонях бьётся, стонет, молит о пощаде, дабы возвернул ты его в грудь мою. Делай со мною всё, что захочешь, хоть пуго порежь многажды, но будь со мной… сейчас. Так истомился я, покуда был ты с Гарольдусом, вот, смотри.

Квотриус показал сбитые в кровь костяшки пальцев и ссадину на лбу. Значит, бился, сначала руками, а потом и головой. Совсем, как… Гарри… тогда, в тот день церемониального, ответного пиршества семейства Снепиусов впосле свадьбы, переросшего в отвратительную оргию.

– Идём, идём к тебе, мой Квотриус, основа основ моих, идём, но всё будет так, как захочешь ты, мой единственный, родной.

– А как же твоя любовь к Гарольдусу?

– О, она куда-то испарилась, то есть, исчезла. Попросту говоря, её сдуло вместе с невинностью парня.

Северус нарочито говорил на народной латыни… Так ему было почти не больно сознаваться в этом и перед самим собой, и перед Квотриусом.

– Только тебя люблю я по-настоящему. Ты - моя первая и, должно быть, последняя любовь.

– А как же одинокий друг твой… там, во времени твоём?

Да будет благословение моё на соединение твоё любовное с ним, дабы не одиноки были вы оба, - произнёс брат торжественно.

– Но… не люблю я его, как мужчина мужчину. Только, как друга.

– Подружись же с ним теснее. Пусть у вас не будет любови истинной, но будет что-то вроде любви - дружбы.

– Да, верняк, что так и получится. Не век же мне вековать в одиночестве. Я теперь и представить себе не могу себя одного… там.

Глава 38.

Северус снова перешёл на вульгарную латынь, но на этот раз Квотриуса она почти не смущала, разве только чуть-чуть, по уже въевшейся привычке, что так говорят простые граждане - плебеусы. Высокорожденным же патрициям, каковым был Северус, и вообще Господам негоже говорить на языке черни.

– Но пускай его, значит, так легче говорить прекрасному моему, но несчастному брату, мне о горестях своих.

Милосердные боги! Как же он красив сейчас! И, хоть глаза его не светятся, как обычно, серебром, но взгляд их обволакивает, словно плотная заморская, тяжёлая, чёрная с золотыми узорами, парча.

– Как прекрасен весь - весь!
– облик его, сребряноликий, а сам он таковой тонкий, словно осинка молодая! Да и вновь мой Северус выглядит ещё более помолодевшим. Неужли сие есть волшебство Гарольдуса? Кажется, брату моему возлюбленному паче жизни сейчас лет семнадцать, и ни годом боле.

И в эту ночь полнолуния будем мы принадлежать друг другу, словно бы и нет на свете Гарольдуса, ведь сказал же Северус, светоч жизни моей, цветок мой солнечный, источающий ароматы летние трав луговых спелых, с колосьями налитыми, и цветов всех, что растут на Альбионе, словно бы собранных вместе, на едином преобширном лугу, и зелени дерев, ещё не утомлённых зноем, что не любит он больше драгоценного гос…

– О, полнолуние! Будь ты проклято семь раз! Нельзя нам с братом любить друг друга, когда лик Селены полон! Придётся ждать сумерек утренних, но брат же уйдёт, как обычно, к супруге своей, дабы поспать и проснуться рядом с нею, чреватою, и была спокойна и она, и утроба её.

Мне же остаётся только ждать обычного, тёмного утра. Да будет ли тёмным оно, раз на небесах ни облачка нет?! Затянется ли лик Сола Всесветлого, дары земли производящего с позволения Юпитера - Громовержца, благословенными облаками, дабы можно нам было сойтись в любови необъятной, такой, что жить я без Северуса, северного ветра моего, уж не могу вовсе?.. Печалуюсь я, когда ревность овладевает естеством моим, слишком сильно.

– Не печалуйся так, брат мой Квотриус, звезда моя нездешняя, неотмирная, неведомо, из созвездия коего, что Селена показывает свой лик сейчас.

А давай наплюём на её наглую светящуюся, когда не нужно рожу, и приступим друг к другу!
– прочитав мысли Квотриуса глаза в глаза, как обычно, сказал Северус.

– А давай!

Квотриус, раззадорившись, тоже ответил на языке черни. О, он мог бы, если бы умел, сказать сии благословенные слова на языке даже варваров диких, лишь бы Северус не отказался от стремления своего быть с ним.

… Ремус открыл подслеповатые из-за крови, коркой засохшей на лице, глаза и посмотрел в единственно доступном ему направлении - прямо перед собой. Там была Луна, вся в белом, словно невеста во время Венчания.

– Ремус, как ты? Я не хотела тревожить твой сон, но сейчас отлевитирую тебя в ванну с целебными равами. Я, едва лишь увидев тебя в первый раз, поняла, какие тебе понадобятся. Да и стремление моё… Одним, словом, она уже готова, надо только подогреть воду. Ещё раз.

– Я же… убил себя. Я знаю это потому, что был в Междумирье, не как гость, а как призванный в Посмертие.