Ядро разорвалось метрах в двадцати слева от короля. Несколько человек из его охраны были убиты или ранены. Однако сегодня короля Владислава способен был вдохновить даже этот взрыв.

Дважды боевые трубы прекращали атаки гусар, баварцев и ополчения, чтобы дать возможность вступить в дуэль артиллерии, и дважды вновь бросали их на врага. Во время третьего натиска король послал на помощь баварцам полк драгун, а затем, усилив гусар своей личной охраной и французскими кирасирами генерала Дюплесси, сам повел их в атаку, врезаясь в уже рассеченное клином драгун и баварцев пространство между полками шведов.

Все еще живой, спасенный Богом и колдуном, он несся в лавине своих крылатых гусар, чтобы сеять страх, нести смерть и зачинать о себе память как о воинственном и непобедимом Владиславе Великом.

— За Польшу! — взорвалась сотнями гортаней осененная королевским знаменем личная гвардия воителя.

— За короля! — многотысячным ревом огласилось поле сражения.

Пригретая необычайно ранней оттепелью, степь вдруг начала по-настоящему оживать. Оттаивали, пропитываясь соками, чахлые деревца; сквозь стебли полегшей прошлогодней травы пробивались первые ростки зелени. Казалось, еще несколько дней и появятся целые ковры молодой поросли, а значит, корм для лошадей, вместе с которым в степях обычно зарождается новый виток походов, грабежей и сражений. И вновь луга начнут содрогаться от звона сотен тысяч копыт. И вновь холмы степные превратятся в могилы, а равнины — в поля сражений.

Но пока что эти двое воинов ехали, стремя в стремя, мирно беседуя, словно осматривали окрестную степь. И могло бы показаться, что коль уж военачальники соединили свои души словами дружбы и щедрыми дарами, войны на земле этой не будет, не должно быть. По крайней мере — в ближайшее время, до тех пор, пока они живы.

Но в том-то и дело, что мирная беседа их касалась именно того, как бы побыстрее собрать войско, вооружить его и начать новую войну, объединив при этом казачьи полки с конницей татарских чамбулов.

— До меня дошли слухи, что вы действительно намерены созвать огромную армию, господин полковник. — Теперь они говорили без восточных излишеств в обращении и словесной зауми. Завтра на рассвете Тугай-бей решил отправиться в свой Ор-Капи [32] , и потому сегодня они должны были обсудить все то, что до сих пор находилось за пределами счастливого возвращения из плена его сына. — С кем воевать будете, с донскими казаками?

— Вряд ли. К тому времени, когда поднимется трава, в этих степях уже будет до двадцати тысяч моих воинов. Еще приблизительно столько же, собранных в полки, будут действовать в тылу поляков, ожидая моего прихода.

— То есть донские казаки опять станут вашими союзниками? — продолжал лукавить мурза, словно больше всего его интересовало, как поведут себя в этой войне донские казаки, а не то, что Хмельницкий все же решил воевать против Польши, а не против турок и уж, конечно, не против Крыма.

Полковник приподнялся в стременах и всмотрелся в склон открывающегося холма. Поддавшись его заинтересованности, Тугай-бей проделал то же самое, безнадежно щуря при этом слезящиеся подслеповатые глаза.

— Кого-то видите там? — с тревогой спросил он, понимая, что не способен разглядеть что-либо ни на склоне, ни по обе стороны холма.

— Пока никого. Хотя… обычно мы видим то, что хотим видеть.

— Вся мудрость нашего мира зарождалась в степи, — понял Тугай-бей, что Хмельницкий всего лишь выигрывает время, умышленно уводя его от вопроса о донских казаках.

— Но поскольку, так или иначе, вы вновь поинтересуетесь нашими отношениями с дончаками, — неожиданно решился полковник, — сразу же скажу, что будем вести себя так, чтобы не превратить их в своих врагов. В то же время сделаем все возможное, чтобы крымские татары, которые сродни казакам, стали нашими главными и самыми надежными союзниками в борьбе против Речи Посполитой.

«Вот и определена плата за свободу сына, — молвил про себя мурза. — Остается выяснить, когда придется платить и насколько дорого это обойдется».

— Странная держава эта Польша, — задумчиво повел подбородком мурза. — Наверное, нет другой такой в мире, где бы подданные так часто восставали против своего монарха. Ведь, согласитесь, такого количества восстаний не переживало за последние сто лет ни одно известное нам государство.

— При этом вы хотите добавить, что все они заканчивались поражением восставших.

— Не зря же вы начинаете свое восстание с переговоров со мной и с правителем Бахчисарая, через которого намерены выйти на султана Турции.

— Вы совершенно верно предположили, Тугай-бей, что очень скоро мне понадобится ваша помощь. Понимаю, что обратиться прежде всего придется к хану…

— К правителю Бахчисарая, — как бы вскользь уточнил Тугай-бей, и лишь сейчас Хмельницкий обратил внимание, что ведь до сих пор в разговоре с ним мурза так ни разу и не употребил титул «хан», не назвал Ислам-Гирея по имени. Приемлемым для него оказалось только одно определение — «правитель Бахчисарая». — Да, вначале — к нему. Из уважения к высшей крымской власти. Однако замечу, что решения, принимаемые в тени бахчисарайских предгорий, не всегда доходят до знойной степи. Точно так же, как решения, принимаемые в степи, не всегда понятны и объяснимы в предгорьях.