Для меня годы работы в этой типографии были хорошим периодом. Я уже не чувствовала себя в Риге отверженной, подружилась с коллегами, одна из них стала самой близкой моей подругой. Она с мужем бывала у нас, мы ходили к ним. Ночную смену упразднили на втором году моей работы, и работа в две смены протекала спокойно. Только один раз я допустила очень неприятную ошибку в важном документе – приглашении на заседание ЦК латвийской компартии.

Такие приглашения печатались на дорогой бумаге позолоченными буквами. Когда весь тираж был напечатан, кто-то заметил ошибку в адресе места заседания. Хотя всем было известно, где находится здание ЦК, невозможно было сдать заказчику билеты с ошибкой в адресе. Короткая проверка показала, что я виновата в этой ошибке.

Не заметить эту ошибку было легко, потому что речь шла о перестановке двух букв: вместо названия улицы «Сколас» («Школьная») было напечатано «Слокас». В Риге существуют улицы и под тем, и под другим названием. Слокас называлась главная улица нашего предместья, по этой улице я ездила на работу, и мои глаза не восприняли это название как ошибку. В отличие от нее улица Сколас находилась в центре города, в фешенебельном районе, где концентрировались органы власти.

Начальство типографии было в панике. Из ЦК звонят, а передать им билеты невозможно. «Мама» кипела гневом. Она приказала организовать специальную ночную смену для перепечатки исправленных билетов.

В тот месяц я потеряла премию, но стыд мучил меня больше денежного ущерба. Все работники типографии знали, что по моей вине возникло чрезвычайное положение. Директриса упомянула об этом случае на общем собрании.

Собрания у нас проводились в конце каждого месяца. «Мама» выступала с коротким докладом, сообщала, какой цех победил в социалистическом соревновании, каковы задачи на следующий месяц. В заключение она зачитывала список получателей премии в этом месяце.

Я давно обратила внимание на странное явление, повторяющееся каждый раз при чтении списка: все работники в нем именовались по фамилии, имени и отчеству, как принято, но с одним исключением. Этим исключением был начальник производства З., который всегда упоминался только по фамилии. Почему? Потому что имя и отчество его были Абрам Хаймович. Сарра Гуревич, еврейка, не в состоянии была произнести перед коллективом работников такое чисто еврейское имя и отчество. Как будто в этом имени есть что-то постыдное. И в частных разговорах между ним и работниками никто не называл его по имени, только по фамилии – кстати, тоже типично еврейской.

Это была как будто общая договоренность, о которой никто не говорил. Мне это было очень неприятно. Именно на этом предприятии, где внешне царила дружба народов, это было единственное проявление антисемитизма. Антисемитизма? Нет, это определение здесь не подходит. Стыд за еврейство, попытка затушевать его, не подчеркивать? Смешно, ведь все отлично знали, что он еврей, все знали его имя и отчество. Размышляя об этом, я пришла к выводу, что в отношении к евреям есть «категории». Если еврея зовут Михаилом, Борисом или Ефимом, то это «терпимая» категория. Но Абрам Хаймович? Это уже «слишком по-еврейски», даже еврейка затрудняется произнести вслух такое имя.

Я никогда не меняла своего имени, хотя оно определенно может быть названо «слишком еврейским», и не сталкивалась с проявлениями антисемитизма на этой почве. Я не националистка, напротив, я интернационалистка по своим убеждениям; именно поэтому не вижу ничего постыдного в национальной принадлежности человека, каково бы оно ни было. Я убеждена, что из-за национальности преследуют именно тех, кто стыдится ее и пытается скрыть, подобно тому, как собаки нападают на тех, кто убегает от них. Кто с достоинством несет свое еврейское имя, того и другие уважают.

Параллельно делам, связанным с моей работой, и в семье у нас происходили события, имевшие влияние на будущее.

Мой брат Иосиф единственный из нашей семьи не вернулся в Ригу, но и не остался на прежнем месте. В то время под Новосибирском был основан поселок ученых, центр развития новых отраслей физики и кибернетики. Поселок, получивший название Академгородок, стал магнитом для свежих научных сил со всего СССР; некоторые даже оставили свои должности в научных учреждениях Москвы и переехали в новый центр в Сибири. Власти хотели преодолеть отставание от Запада в области компьютеризации – а когда они намечают цель, то не жалеют средств. Городок получил щедрые ассигнования и даже свободу действий; такие условия существовали только в закрытых научных центрах, занимающихся атомной энергией.

Мой брат, закончивший новый факультет с отличием, был направлен на работу в Академгородок. От таких предложений не отказываются. Он получил квартиру в новом доме – мечта каждого советского гражданина – и должность программиста с хорошим окладом. Он вызвал на новое место свою подругу Зою, и через короткое время они поженились.

Он даже не думал переезжать в Ригу и жить в доме родителей, потому что имел все, о чем мечтал: интересную работу, хорошую зарплату и отличные жилищные условия, в то время как в квартире родителей не было даже воды в кранах и санитарных удобств. Несмотря на это, мама упрекала меня, что я заняла его место, что если бы я не приехала с семьей и не жила в их доме, то приехал бы он. Все объяснения, что он не хочет жить в Риге, не убеждали ее: она хотела видеть любимого сына возле себя и настаивала на своей версии.

Он приезжал в Ригу в отпуск с женой. Мама терпеть не могла Зою, игнорировала ее и демонстративно разговаривала с Иосифом по-немецки. Зоя, естественно, не владела этим языком; если бы не мое дружеское отношение к ней, бедняжка чувствовала бы себя одинокой. Я злилась на брата за то, что он не возражает против пренебрежительного отношения мамы к его жене. Он сам тоже относился к ней без должного уважения и позволял ей себя обслуживать. Он с детства был принцем в глазах мамы и привык к такому отношению.