Время до отъезда родителей мы прожили как в сумасшедшем доме. Все разобрано, посередине стоят большие ящики, без конца приходят люди и пристают к родителям с разными просьбами. Меня это возмущало. Разве не существует почтовой связи, если хотят что-то послать в Израиль? Почему они считают возможным приставать со своими просьбами к двум старикам, которым совсем не до них? Что они, на марках хотят сэкономить?

Перед самым их отъездом приехал из Новосибирска Иосиф с семьей – попрощаться.

В последние дни перед отъездом родителей из Риги я узнала о решении, которое больно ударило по мне: они отказались перевести квартиру на мое имя. На мои вопросы они ответили: «Может быть, не устроимся там и вернемся». Это была отговорка, они прекрасно знали, что не вернутся. Да если бы даже вернулись, мы по-прежнему жили бы вместе, как до сих пор, и какое это имело бы значение, на кого записана квартира? И еще одна отговорка: «Мы не можем оставить тебе все, а Иосифу ничего!» Не помогли мои уверения, что, если мне нужно будет продать квартиру, я передам Иосифу половину вырученной суммы. Они уехали, оставив квартиру собственностью папы.

Я пыталась понять, какими соображениями они руководствовались. Ничем другим, кроме отрицательного отношения ко мне, я не могла это объяснить. Они как будто говорили: «Пусть пропадает, но тебе не достанется!» Что ж, они всегда хотели руководить моей жизнью, даже издали, не хотели давать мне право контроля над чем-либо.

До Москвы они должны были ехать поездом и там получить визы. Когда мы все приехали на вокзал, там нас ожидала толпа людей: все родные, знакомые и даже много незнакомых. Другие пассажиры с удивлением смотрели на людскую массу, столпившуюся вокруг двух пожилых людей: кто они такие? Знаменитые артисты? Министры?

Это явление повторялось всякий раз, когда кто-нибудь уезжал в Израиль, и со временем латыши привыкли к этим картинам массовых проводов. В такой форме евреи Риги выражали свою солидарность с уезжающими на историческую родину…

Множество людей, толпившихся на перроне, помешало Иосифу и мне тепло попрощаться с родителями. Некоторые из провожавших принесли подарки; другие в последний момент совали им в руки какие-то свертки для передачи родным. Я умоляла маму, чтобы она отказалась принимать все это: ведь ящики отправлены морским путем, теперь при них всего два чемодана, куда они денут эти пакеты? Но мама, при всей жесткости ее характера, не отказала никому. «Как-нибудь довезем это до Москвы и там купим еще пару чемоданов», – сказала она.

Два коротких гудка – и поезд тронулся. Папа высунулся в окно и махал белым платочком. Поезд набирал скорость и быстро скрылся из виду. Это были последние минуты, когда я видела своего отца.

Мы вернулись домой. Мне было очень грустно, я вдруг словно осиротела. Мужчины – Яша и Иосиф – были в лучшем настроении. Яша даже был весел. Меня это злило: понятно, это ведь не его родители. Он только выиграл от их отъезда, теперь вся квартира в нашем распоряжении, обе комнаты.

Мне кажется, что любая женщина, даже если у нее есть муж и дети, чувствует себя немного девочкой, пока ее мать рядом. После отъезда родителей я как будто состарилась на десяток лет. Не на кого больше полагаться и не на кого сердиться. Я часто злилась на родителей, особенно на маму. Теперь я почувствовала, что возникшая с их отъездом пустота угнетает меня гораздо больше. Ведь злость – это тоже форма взаимоотношений между людьми, не говоря уже о том, что я никогда не умела долго злиться.

По пути домой мы купили что-то из еды и бутылку водки. Для Яши всякое событие служило поводом для хорошей выпивки, но на сей раз и брат, и я хотели выпить: может быть, водка поможет развеять гнетущую тоску.

Когда мы все уже были слегка «под градусом», Иосиф сказал:

– Вскоре и вы будете там. Мое положение сложнее, я ведь работаю в закрытом научном институте…

Он бросил быстрый взгляд на Зою, хотел увидеть, какова будет ее реакция на его слова. Она сидела, словно окаменевшая, и молчала. Всем было понятно: она никогда не согласится уехать в Израиль. Что ей до Израиля, она русская, патриотка своей великой социалистической родины…

Зоя всегда помнила, что она замужем за евреем, но этот факт никак не влиял на их жизнь – разве что тем, что ее муж был лучше большинства русских мужей: не напивался, не дрался и не сквернословил. В их быту не было ничего еврейского – ни праздники, ни традиционные блюда, ни обычаи. И вот теперь вдруг всплыл вопрос об Израиле, и все приобрело новый смысл. Она знала, как сильно Иосиф привязан к матери, и опасалась, что придет день, когда вопрос о выезде в Израиль станет актуальным и для них. Если перед ним будет стоять выбор между нею и матерью, он может предпочесть мать. Зоя и прежде жила в страхе быть оставленной; теперь этот страх превратился в панику.

Я не думала, что когда-нибудь пересеку границу Советского Союза и направлюсь в Израиль. У меня не было особого желания к этому. Мы преодолели столько препятствий, создавая основу для нашего существования в Риге! Столько нитей связывают меня с жизнью здесь, столько надежд! Израиль был для меня абстрактным понятием, в большей мере идеей, чем реальным местом. Слова брата о возможном выезде нашей семьи удивили меня.

Наша повседневная жизнь стала намного труднее. Когда я работала во вторую смену, дети оставались совсем одни. Правда, Аде уже 11 лет, но это не значит, что она может вести домашнее хозяйство и следить за братишкой; к тому же она чувствовала себя неважно.