Штаб полка уже не отвечает. Со стороны штаба, держась ближе к домам, перебегают в нашу сторону какие-то фигуры. Может, свои?

Шинели уж больно темные… Немцы! Бросаемся к оврагу. Немецкие танки изменили направление и обходят нас. Отступаем под защиту своей артиллерии вон она, по ту сторону огромного ровного поля. А может, поле только кажется нам огромным, может оно не такое уж большое его нужно перебежать под огнем противника, укрыться негде. Отчетливо видны выдвинутые на прямую наводку орудия. Они молчат. Вот уж добежим, спросим: почему не стреляли! Горячие слова кипят в наших сердцах.

Развернув башни в нашу сторону, танки ведут беглый огонь. Господи! Только бы сразу! Если рядом не окажется близкого товарища не подберут. Это не кино. Это война, и требовать этого нельзя. О Лапине и Хацревине еще не было известно. Выходя из Киевского окружения, один из писателей был ранен, второй остался с ним, и оба погибли.

Но вот и пушки. Подбегаем, готовые схватить артиллеристов за грудки, и… слова застревают у нас в горле. На каждый ствол по три снаряда. Только для прямой наводки. Поспешно занимаем оборону перед артиллерийскими позициями. Но немцы нас не тревожат. Оставляют на потом…

Ночью поступает приказ выходить из окружения мелкими группами. Это последнее дело. Но ничего не поделаешь. Выходить надо. В моей группе одиннадцать человек, все незнакомые, из разных подразделений.

Незадолго до этого я получил свой первый офицерский чин и вместо трех треугольников сержанта вколол в петлицу квадратик, именуемый, почему-то кубиком, или, по-солдатски, кубарем, я стал младшим лейтенантом, чем изрядно смутил своего старшину-сверхсрочника, у которого был в подчинении.

Немцы еще не успели организовать сплошную оборону. Первую линию проходим в темноте сравнительно легко. Но выйти к своим не удается. Куда ни кинемся всюду немцы, стыков не нащупаем. Светает, и деться нам некуда. Залегаем в бурьяне вблизи большака. По дороге непрерывным потоком, к фронту и в тыл, движутся немецкие автомашины, снуют мотоциклы, проезжают обозы, с передовой везут раненых.

Здесь недавно прошел бой, по обочинам лежат перевернутые автомашины, стоят обгорелые танки, искореженные орудия, разбитые брички. И неубранные трупы лошадей и солдат.

С дороги мы должны казаться грудой тряпья. Не видеть нас немцы не могут но, по-видимому, принимают за убитых. А мы еще живые…

Если немцы нас обнаружат… Об этом лучше не думать… Еврею попасть в плен нельзя. Лучше застрелиться сразу. А не хочется. Русские ребята проще относились: ну, что делать, на то война. На сколько нас хватит? У одного автомат, у остальных винтовки и по горсти патронов, ни одной гранаты…

Днем подтаяло, дорогу развезло. Немцы норовят проехать по суше, вытоптали бурьян по обе стороны большака метров на сто. Холодно. Встать погреться нельзя видно с дороги. И есть нечего. Но другого выхода нет только лежать и ждать. Лежим, мерзнем, тихо переговариваемся. Обменялись адресами: кто в живых останется сообщит родным о нашей судьбе. Томительно тянутся часы, время как будто остановилось.

Наконец, стал клониться к вечеру и этот нескончаемый день. Начинает смеркаться, быстро темнеет.

С наступлением ночи движение на дороге не ослабевает. Даже становится более интенсивным теперь противник не боится нашей авиации. Мимо, в нескольких шагах, два немецких солдата волокут станковый пулемет. Покосились на нас, примолкли, но подойти не решились. Может, приняли за своих, может просто побоялись рисковать. Удаляются.

Не успевает улечься волнение, как с дороги сворачивает еще один фриц. Здоровый детина в маскировочном костюме белой стороной наружу (костюмы были двусторонние, летом выворачивались зеленой стороной). Прошел в двух шагах, посмотрел равнодушным взглядом, пошел дальше.

С беспокойством смотрим ему вслед. Не передумал бы. Точно. Прошел шагов сорок, остановился, потоптался на месте, видно, сомнения одолели.

Возвращается. Автомата не снял, значит, думает, убитые, в карманах пошарить. Любопытство его погубит. Он — один, нас одиннадцать.

Заманчиво притащить языка. А не выйдем что о нем говорить…

Предупреждаю: Не стрелять! Дальше как в кино.

Рядом со мной лежит автоматчик в шапке-ушанке с не завязанными тесемками. Немец подходит к нему, наклоняется, берет двумя пальцами за ухо шапки, приподымает и видит открытые, живые глаза! Испугавшись, резко поворачивает голову ко мне, а у меня рука на локте и в ладони тускло поблескивает пистолет.

Рот немца открывается в немом крике, челюсть отваливается, а звука нет. Автоматчик поднимается на колено и с придыханием, как при колке дров, ударяет немца прикладом между глаз. Но в этот момент один из группы не выдерживает напряжения и стреляет…

Выстрел служит нам сигналом: Вперед! Вскакиваем и мчимся через дорогу. Без языка. Он навсегда остался на нашей земле. Бежим так, что сердце перемещается в горло и вот-вот задушит. Датчики бы на нас установить, все рекорды были бы нашими…