Вокруг нас поднимается беспорядочная стрельба. Но мы уже по ту сторожу большака. В изнеможении валимся в бурьян. Бежать все равно нет уже сил. С трудом отдышались. Все целы. Это большое счастье. На шинели, натянутой на винтовки, далеко не пронесешь. А бежать и вовсе невозможно.

Теперь надо сориентироваться. Стрельба идет повсюду, не поймешь, где свои, где чужие. Но вот километрах в десяти заиграли катюши. Катюши верный ориентир там наши! У немцев такого нет.

Впереди виднеется большое село. Из этого района вели огонь катюши. Через огороды бросаемся к крайнему дому. В селе идет бой. Светящиеся пунктиры трассирующих пуль, перекрещиваясь, летят навстречу друг другу. Осторожно выглядываю. Улица пустынна. Показался солдат. Темно. Обмундирования не разобрать. Похоже на наше, но не исключено, что немецкое. Напряжение достигает предела. Хочется скорей к своим. Хоть та же война, но спиной о своих опереться.

Выждав, пока солдат поравняется с домом, выскакиваю, кидаюсь наперерез и, прежде чем он успевает что-нибудь сообразить, хватаю его правой рукой за грудки, а левой на всякий случай за карабин: Ты кто?!

А он перепугался и молчит…

Текут секунды. Подбегают еще двое моих ребят: Ты чей? От волнения не соображаем, что не худо бы и по-немецки его спросить.

В нетерпении хватаю его рукой за шапку. В ладонь впиваются острые уголки…

Звездочка.

Наши.

«На Сивашах» сказали бы старые солдаты, участники гражданской войны. Впрочем, многие из нас, ветеранов Отечественной, и по сей день, встречаясь по праздникам, тоже говорят: «А помнишь, на Сивашах…» Может быть не очень грамотно, зато более емко. Сиваши во множественном числе есть что-то масштабное.

844-й стрелковый полк, в котором я тогда воевал, двумя батальонами занимал оборону на узкой полосе суши между Айгульским озером и собственно Сивашем. На правом фланге нашего батальона проволочные заграждения уходили в воду. За нами на крошечном участке полуострова артиллерия и штабы, впереди противник, кругом вода.

Небольшой плацдарм простреливается до самой переправы. Длинная, километра три по воде через небольшой островок переправа наша связь с Большой Землей. Связь эта частенько рвется немцы непрерывно бомбят и обстреливают переправу. Из наших окопов кажется, что от переправы уже ничего не осталось и уж, во всяком случае, никого там не осталось в живых. Но переправа снова оживает! Это просто сказать. Я и ныне преклоняюсь перед мужеством саперов и понтонеров Сивашской переправы.

Через неширокую нейтральную полосу порой мелькают в окопах горчичного цвета мундиры румыны. Позже, к весне, не без основания сомневаясь в своих собратьях по оружию, их сменили немцы.

Земля сухая, безлесная, местами проступают серые пятна соли. Воду привозят издалека, не хватает дров топить кухни, случалось топили толом, кому-нибудь скажи не поверят. На блиндажах никаких накатов, еле-еле землей присыпано, и от мин не спасение.

…Снаряд влетает в блиндаж. Мгновенное горькое отчаяние. Все сжимаются в комок… Взрыва нет! Головы нехотя вылезают из плеч, как из панциря черепахи, осторожно распрямляемся. Руки нехотя отрываются от груди.

Болванка! — с облегчением бросает кто-то — Выбрось! — не своим еще голосом говорит комбат ординарцу. Ординарец не торопится: Хай трошки охолоне!

Однажды по нейтралке заметался невесть откуда приблудившийся заяц. Крики и улюлюканье поднялись с обеих сторон. Раздалось несколько выстрелов. Мы улюлюкали сильнее, и заяц, не разобрав, где свои, где чужие, с перепуга перебежал к немцам.

В последних числах марта неожиданно замела поземка. Три дня свирепствовали поначалу казавшиеся безобидными снег и ветер. Окопы замело доверху! Все вылезли из блиндажей и землянок: и мы, и немцы друг у друга на виду откапывали огневые позиции и траншеи, с опаской и любопытством поглядывая на противника.

Война прекратилась! Природа оказалась сильнее! Неправдоподобно, но факт. По взаимному негласному «джентльменскому» соглашению, на передовой воцарилась непривычная тишина. Слышались только голоса людей, державших в руках мирные лопаты вместо винтовок. Странно было видеть, как по обе стороны недавно полыхавшей огнем нейтральной полосы враждующие армии копаются на тихой земле, как крестьяне, вышедшие в поле для снегозадержания.

Это была редкое и удивительное зрелище.

Но вот прозвучал первый выстрел. Кто его сделал? Мы? Они?

Передышка кончилась. Война продолжалась.

Перед началом наступления нашему батальону вечером 7 апреля 1944 было приказано произвести разведку боем. От КП батальона до переднего края нужно было пройти по ходу сообщения, наполовину залитому водой, метров четыреста. Утром мы уже здесь были. Вместе с помощником начальника политотдела по комсомолу капитаном Шкуриным вручали комсомольские билеты.

Михаил Васильевич Шкурин был моим самым близким фронтовым другом. Эта дружба продолжалась до самой его смерти. После войны он окончил Военную Академию и командовал одной из первых ракетных дивизий на Дальнем Востоке. Михаил не только хорошо относился к евреям он их любил. Ценил в них добросовестность, чувство ответственности, высокий профессионализм. Не случайно все три его заместителя были евреями. Дивизия была на хорошем счету, занимала первое место в Округе по боевой и политической подготовке. На свою «беду» он еще был женат на еврейке. Когда подошел срок присвоения очередного звания, его вызвали в Москву, в Управление кадров Министерства Обороны и без обиняков, прямо и просто, по-солдатски, сказали: «Ты генерала не получишь никогда. У тебя жена еврейка». Он подал рапорт и вышел в отставку.