Шрифт:
А через три дня противник был окончательно выбит из города. Но госпиталь уже был пуст…
Вспоминается и трагикомический случай. Мы были молоды и не ангелы. Ничего удивительного, что одного из нас пригласила молодая ладная девушка. Обстановка была неясная, я молодой офицер, на всякий случай, предупредил товарища: «Если что я на хуторе, и указал на стоящий невдалеке дом со службами. «Если что» не замедлило случиться, часть быстро перебазировалась. То ли обстановка не позволила, то ли просто забыли, но на хутор никто не побежал. Сладкую дрему прервала сама хозяйка, молча показав во двор, где неторопливо размещалась группа немцев. Надо сказать, что немцы в Прибалтике так не свирепствовали, как рядом, в Белоруссии. Когда мой товарищ вывел из сеней велосипед, великодушно предоставленный ему хозяйкой, они не обратили внимания на молодого мужчину в нательной рубахе, бриджах и сапогах — мало ли народа ходило в полувоенном — и на сверток на багажнике, в котором лежала свернутая гимнастерка с документами и наградами. А мужчина сел на велосипед и не торопясь выехал за ворота.
Впервые после войны встретились с ним в Москве на 30-летии Победы. Показался полнеющий мужчина с орденами и медалями на гражданском костюме.
Опираясь на палку и прихрамывая, он шел к нашей группе. Я помнил бравого молодца, хоперского казака не похож… Но это был он, Михаил Васильевич Шкурин, полковник в отставке. Обнялись. Разговорились. Он показал на одного из ветеранов: Вот тот капитан, которого я просил предупредить «если что». Подозвали: «Ты что же такой-разтакой?» Ты сказал: «Я пошел на хутор. Предупредить «если что» не просил…»
Естественно, когда я написал книгу, первым, кому я послал рукопись, был мой самый близкий фронтовой товарищ Михаил Шкурин. Он уточнил некоторые фамилии и имена, места боев и даже нарисовал схему нашего наступления на Сапун-гору. Но этого ему показалось мало, и он разразился эпиграммой, сколь правдивой, столь и ироничной:
От критики тебе немало будет свистов За самовосхваление, табак и водку. За то, что в одиночестве громил фашистов. А в это время комсомол делил селедку.Что касается вышеописанного эпизода, Михаил сказал: «Это была не литовка, а известная латышская певица Эльфрида Пакуль, которая вслед за войсками пробиралась в свою родную Ригу».
Кстати об эпиграммах. Когда книга вышла, я получил от своих близких друзей и учителей Аси Григорьевны и Якова Ильича Гордонов последний был моим руководителем диплома по Булгакову еще более хлесткую эпиграмму. Почти по Пушкину:
Как хорошо на белом свете! Сегодня мир мне очень мил, Василий Быков нас заметил И, снисходя, благословил.Воистину; не ругай себя сам об этом позаботятся твои друзья.
Мы уже давно воевали вблизи Балтийского моря, и само название Прибалтика говорило о его близости. Балтика, Балтфлот эти слова были овеяны для нашего поколения романтикой Октября и гражданской войны, моряки-балтийцы опора и гордость революции. Теперь странно об этом говорить и писать, но тогда так было.
И вот море рядом, а мы его еще ни разу не видели. Шли первые счастливые послевоенные дни, слово «мирные» еще почему-то не приходило в голову. Во всем ощущалась какая-то необыкновенная легкость и свобода, и нестерпимо захотелось увидеть море. И не просто море, а закат на море!
Большинство из нас, и я в том числе, люди сухопутные, не только никогда не отдыхали на море, но и просто никогда его не видели. Море мы больше представляли по произведениям ныне забытого Станюковича. О Хемингуэе тогда почти никто и не слышал, Александр Грин не был так популярен, как сейчас, а Виктор Конецкий как писатель еще не родился.
Запрягли трофейный фаэтон и ближе к вечеру поехали. Ехали-ехали, солнце уже стало садиться за дюны, а моря все не видно. Но оно должно же быть где-то рядом! Его близость ощущалась во всем: в прохладе раннего вечера, свежести воздуха, приятном летнем ветерке, слегка колебавшем серые метелки редкого камыша.
И вдруг я понял! Так мы никогда не доедем! Мы едем вдоль берега. Сворачивай! Помчались без дороги прямо по дюнам и, перевалив очередной бугор, вдруг увидели море.
Солнце уже наполовину скрылось в воде, и кругом была разлита такая красота, что все умолкли.
В 1962 году мне довелось побывать в Литве с гастролями мастеров искусств Таджикистана. Ведя программу концерта в Шауляе, сказал, что уже не в первый раз в этом прекрасном городе, был здесь во время войны и участвовал в его освобождении. В антракте за кулисы пришло много народу, расспрашивали, просили написать в газету и даже требовали автограф. «И помнит мир спасенный»…
Увы. Прошло много лет. То, что казалось незыблемым и вечным, коренным образом переменилось. Новое поколение литовцев не может помнить. Но оно и не хочет знать. Теперь в героях ходят те, кто воевал заодно с немцами. А как же кровь наших товарищей? Пролита напрасно? Их могилы зарастают травой, их памятники разрушаются. И память о них исчезнет вместе с нами.
В первые послевоенные месяцы, когда немецкие военнопленные, возвращаясь вечером с работы, колонной шли по улицам прибалтийских городов и довольно стройно пели, открывались окна верхних этажей и женщины бросали им цветы…