Все советские города начинались с барачных поселков. Пригороды западных городов поражали отсутствием времянок. На окраине города стояли длинные четырехэтажные дома с множеством подъездов. Изгибалась улица изгибался и дом. Отдельная (!) двухкомнатная квартира, по существу более чем скромная, показалась уютной. Неприятно удивил совмещенный санузел. Работавший в Доме Офицеров консерваторский профессор Гудериан, не забывавший, представляясь, предупредить, на всякий случай, что он не брат «того Гудериана» знаменитого танкового генерала, с сожалением посмотрел на меня и сказал: «Герр капитан! У нас считалось неприличным пойти в гости к человеку, который живет в двухкомнатной квартире…»

Центр Кенигсберга был застроен красивыми особняками, не похожими друг на друга. Все они располагались в парках, перед каждым лужайка, сквер, в подвальных этажах гаражи, с успехом использовавшиеся нашими новоселами под коровники… Приходилось иной раз возвращаться ночью. В городе было неспокойно, по ночам то и дело раздавались выстрелы. С небольшим трофейным «вальтером» я никогда не расставался. Калитка в железной ограде, окружавшей один из коттеджей, приоткрыта, и в проеме стоит собака. И молчит! Вспомнилось: не та собака кусает, что лает, а та, что молчит и хвостом виляет. В темноте поздно заметил. Нарочно оставили, поворачивать нельзя кинется следом. Сую руку в карман не попаду, так попугаю, и, стараясь смотреть ей прямо в глаза, иду навстречу. Подхожу…

Чугунная!

Старшее поколение прибалтов хорошо знало русский язык. Это был государственный язык царской России.

Встречали нас поначалу хорошо по крайней мере, так казалось.

Бабьим летом сорок четвертого, когда исход войны был предрешен, как-то обступила нас группа крестьян: Как же так получилось? Такая огромная страна, такая могучая Красная Армия?…

Так вероломно и внезапно!

Как внезапно? А мы говорили вашим командирам, что в воскресенье здесь будут немцы! (22 июня, в день начала войны, было воскресенье.)

Мне показалось, что я схожу с ума!

Как: говорили нашим командирам, что в воскресенье здесь БУДУТ немцы. Не «начнется война», а БУДУТ! Они знали. А мы нет?

Значит и не внезапно и не вероломно?

Это было сильнейшей травмой. Понадобились годы, чтобы боль и горечь ушли вглубь.

Впрочем, и Жуков писал, что о Зорге он узнал после войны.

Мы тем более.

Мне повезло. Я не попал в плен.

Не было бы ни этой книги, ни меня.

Все послевоенные годы не дает покоя мысль о военнопленных. Из почти пяти миллионов советских военнопленных около четырех миллионов пленные 41-го года. Из-за бездарности командования, ошибок и неразберихи (лучшие военные кадры были истреблены в 1937–38 гг.) целые армии были окружены и попали в плен. Многие и сдались, перейдя на сторону врага, но основная масса была захвачена. Приказом Сталина № 270 от 16 августа, менее чем через два месяца после начала войны, все пленные были объявлены изменниками родины. Их судьба трагична. Более половины из них были уничтожены или умерли от голода в плену, а вернувшиеся должны были пройти через лагеря НКВД.

Вот судьба одного из них, которого я хорошо знал.

В ноябре 1940 года Худойкула Мукумова призвали в пехоту, выдали пятизарядную, еще николаевскую винтовку и начались занятия. Красноармейцы строили на берегу Днестра доты, рыли вдоль берега траншеи, противотанковые рвы.

22 июня в четыре часа утра немцы бомбили Могилев-Подольский. Полк находился в летних лагерях. По тревоге разобрали винтовки, противогазы. Политрук бодро сказал: «Завтра в восемь часов утра будем пить чай в Берлине». Худойкул удивился: «Разве до Берлина так близко?…»

Но наступали не мы, а немцы. Лейтенант сказал: «Полк отступает, чтобы дать ему отойти, надо уничтожить минометы: 3а мной!» показал, где минометы. Одиннадцать человек, оставшихся от взвода незаметно подкрались, окружили, взяли в плен вместе с минометами. Это были первые пленные. Полк не нашли. А с пленными что делать? Простые солдаты, плачут. Решили их отпустить. Еще не было того ожесточения, которое вскоре придет. Сказали: «Идите до своих!» и отпустили с миром. Знать бы каково самим скоро придется!..

Километрах в двухстах за Могилев-Подольским налетела авиация. Уберечься не удалось. Осколок попал в живот. На счастье медсанбат оказался недалеко, быстро прооперировали. Было голодно. Санбат располагался в колхозной конюшне, раненые обдирали убитых лошадей, варили и ели. Через несколько дней швы сняли. В ту же ночь немецкие самолеты бомбили медсанбат, следом появились танки и пехота. Легкораненые и медперсонал разбежались. Попробовал и Худойкул. Не смог. Он и еще один русский солдат, Василий, попали в плен. Было 11 ноября 1941 года.

Колонну пленных гнали несколько дней почти без отдыха. Есть не давали. В деревнях местные жители старались хоть чем-то помочь, подкормить. Подойти близко к колонне не разрешали. Издали бросали бутылки с молоком, вареные яйца, картошку, но и это не всегда удавалось: конвой начинал стрелять. И не в воздух, а по людям…

В районе города Тульчин полдня отдыхали в степи за колючей проволокой. Есть и пить не давали и здесь. Некоторые не выдерживали, бросались на проволоку. Снова построили колонну, кто не смог идти — пристрелили… По пути срывали росшие по обочинам дороги колючки и ели. Но вскоре и они остались под снегом… Так добрались до Винницкого лагеря. Здесь впервые стали «кормить». В одиннадцать часов утра на весь день давали по половнику баланды. И все. Хлеба ни крошки. У большинства пленных никакой посуды не было. Худойкул брал это варево в пилотку, стараясь не расплескать, не пролить, успеть выпить. Где там Отходи! И бьют кнутом.