Но чтобы в посмертии простые люди поднимались? По никому не ведомой причине? Цитадель гудела как растревоженный улей. Ежели раньше, чтобы отпустить душу на Небесные Хоромины, хватало обычного шептуна из арбуев, то теперь, дабы покойник не поднялся, требовался маг!

Отпускать душу, чтобы могла вознестись к пращурам, оставив гнет земных сует, было принято спокон веку. Арбуи вкладывали в мертвые руки усопшего родовую ладанку, рассказывали Хранителям-богам о всех свершениях человека на земле, просили принять его в небесную обитель и не обделить там лаской. Ныне же стараний арбуев стало мало. Души не хотели покидать мертвые тела. Обычные души обычных людей!

Маги не знали, куда кидаться — то ли очерчивать поселения обрежными кругами, то ли отчитывать умерших, то ли лечить хворающих… Глава приказал разбиться на три равные дружины и каждой поручил свое: одни занимались лекарством, вторые защитой людей от умертвий, третьи упокаиванием вставших.

Словно мало было этого страху, пришла новая неведомая напасть: дикие звери, то ли одолеваемые голодом, то ли злобой, стали выходить из чащи — грызть народ.

А дожди все лили. Реки выходили из берегов, озера разливались, дороги раскисли… Тут стали приходить страшные вести, будто люди, покусанные лесными хищниками, сами обращались в зверей…

По первости то посчитали брехней. Но когда на самих магов в ночи стали нападать оголодавшие твари… Хочешь — не хочешь, поверишь в оборотня, ежели примешь на нож или копье волка, а тот, околев, обернется человеком…

И хотя осененных Даром было немало, Цитадель, впервые за века, пошатнулась. Слишком многие сгибли, попав в разливы, столкнувшись с мертвыми тварями или переняв хворь у людей. Упокоить и отпустить с миром души многих из них было некому. Надо ли говорить, что повлекли за собой эти смерти?

Все это промелькнуло у Волынца перед глазами, когда его безжалостно тряс Улич.

— Будь я Главой Цитадели, — рычал крефф, — вздернул бы тебя, паскуду, прямо на воротах! А он изгнал лишь. Теперь же и такое говно, как ты, сгодится. Все, не отсидишься боле. Будешь с другими кровь лить, будешь делать то, что в нужный оборот не сотворил, тварь трусливая…

И он оттолкнул от себя мага так, что тот едва удержался в седле.

Несчастного парня трясло от макушки до пяток. Да разве ж знал он, отправляя хворых Вадимичей в колдовской сон, дабы не чинили ему страха, что те сподобятся сгинуть в разливе?! А вместе с ними и Дар его, что обрушил он на поселение, сковав сном живые души в умирающих телах. Да еще тот неведомый маг, возможно, ехавший с обозом… Его душа, его Сила… Где теперь все, чем стало?

Все это промелькнуло у Волынца перед глазами, когда его безжалостно тряс Улич.

Страшно сделалось Волынцу. Так страшно, что живот свело. И следующие дни провел он, как в тумане, не чувствуя холода и сырости, лишь с ужасом наблюдая последствия своего поступка.

Обережные круги маги теперь затворяли кровью. Только так нечисть не могла пробраться в поселения, могилы и домовины тоже кропили вещей рудой, людям заговаривали родовые ладанки, чтобы могли хоть за порог ступить и не бояться попасть в руки хищным тварям.

Впрочем, скоро стало ясно: нелюдь боится дневного света. С этой поры стало ясно, как уберечься от погибели. Однако открылось и то, что отныне всякое странствие без мага становились невозможным.

…На исходе зноеня дожди, наконец, прекратились и накатила жара.

Повисла удушливая влажность, однако к этой поре Гнилой Мор удалось остановить. Сколько при этом крови магов было пролито в сырую землю — только Хранителям ведомо. Сколькие же сгибли, сгорели, выхлестав свой Дар — не сосчитать.

А потом поднялись ветра. Они разогнали туманы, просушили землю. И будто бы все в мире сделалось как прежде. Вот только… мира не осталось. Все сделалось иначе. Никуда не исчезли хищные твари, приходящие по ночам, не перестали подниматься мертвецы. Чтобы сохранить крупные поселения в каждое отрядили по несколько магов: оберегать людей, скотину, поля… И теперь всякий, осененный Даром, делал какое-то одно дело: лечил живых, упокаивал мертвых либо сопровождал обозы — что лучше получалось.

В эту — иную — пору и возвратился домой Волынец.

Родная деревня встретила полупустыми дворами. Гнилой Мор выкосил половину жителей. Дом мага стоял пустым. Сияна и Лада сгинули от гнилой хвори. И только старуху-мать болезнь обошла стороной, позволив схоронить сноху и внучку.

Сказали, будто подалась бабка в Цитадель — искать сына. Так что — где да как она сгинула — боги только ведали. Но о ту пору была она уже от горя не в себе, ходила плохо, и даже взгляд сделался безумным. Где сгинула несчастная старуха — в какой болотине, в каком буреломе, в пасти ли у зверя — никто не ведал.