Но это для Аслана был, можно сказать, прямой убыток. Поэтому, когда по Чечне прошел слух о Сумасшедшем, убивающем без разбора, как чума, стреляющем быстро, как молния, и разящем точно, как гнев Аллаха, охотник за живым товаром Аслан обрадовался как чеченский подросток, который впервые убил русского и завладел его оружием. Поймать Сумасшедшего – это был верный заработок, верные деньги, причем – очень большие деньги.

Сумасшедший уже всем доказал свое искусство в убийстве – ведь часто он обходился м без огнестрельного оружия, без своего «ТТ», с которым не расставался, или трофейного автомата снятого с убитого им солдата. Сумасшедший часто убивал и руками, прокрадываясь прямо в район расположения русских подразделений или в самый центр стоянки чеченского отряда. Убитых им людей находили в казармах, у костров, в охраняемых зданиях, лежавшими рядом со спокойно спавшими бок о бок с ними друзьями.

Нет, Сумасшедший был бы очень хорошим товаром, в этом у Аслана не было никаких сомнений. Сам Аллах послал ему такой удачный случай.

Аслан взял его, использовав очень простой прием, известный каждому охотнику или рыболову – на приманку, на подсадного, на живца. Захватив российского солдата, который в качестве гладиатора товарной ценности не имел, Аслан принялся выслеживать Сумасшедшего, бросаясь из конца в конец Чечни, едва только до него доходили слухи о его появлении. Аслан даже радовался, что его родная Ичкерия не такая большая страна, как, скажем, воюющая с ней Россия. В России найти того человека, что тебе нужен – что стреляную гильзу в чеченских горах – на каждом шагу лежат сотнями, но где твоя, неизвестно...

Через две недели, он его настиг. Он догнал Сумасшедшего в отрезанном от остальной Чечни горном ауле, в котором тот убил троих взрослых мужчин и подростка пятнадцати лет, отправившихся на охоту на архаров. Их трупы нашли всего в паре километров от селения. Аслан разложил костер метрах в ста от того места, усадил за него свою приманку, русского пацана-солдата лет двадцати, натянул на него бешмет, надвинул на уши папаху дал ему незаряженную винтовку, пачку сигарет, сунул в руки дечигпондар – что-то вроде русской балалайки, – и приказал сидеть у костра часа три, пока не стемнеет окончательно и еще два часа после наступления темноты, курить и бренчать по струнам, а потом там же, у костра, лечь спать. Зачем все это нужно делать, он русскому пареньку, конечно, объяснять не стал. А сам устроился в засаде, место он выбрал скалистое, да еще поросшее кустарником, спрятаться было не трудно.

В первую ночь Сумасшедший так и не появился, хотя ясно было, что он где-то все еще около селения. Аслан со своей приманкой расположился прямо на единственной дороге из горного селения вниз к подножью гор, и если бы тот решил спускаться, он не мог бы пройти мимо незамеченным. Но в ту ночь Сумасшедший побывал в самом ауле. Он пробрался в высокую десятиметровую сторожевую башню, стоявшую на краю чеченского села уже веков пять и зарезал часового, поставленного на ней именно для того, чтобы охранять аул от нападения Сумасшедшего.

Вечером следующего дня Аслан вновь посадил русского парня, одетого чеченцем у костра, разведенного на том же самом месте и опять заставил его бренчать на горской балалайке.

Парень родом был из-под Орла, у себя в селе балалайку когда-то в руках держал, хотя играть толком и не умел, и сейчас, сидя в чеченских горах у потрескивающего в густой горной темной тишине костра, дергал струны, извлекая из них какое-то подобие русских мелодий, хотя догадаться, какую именно он песню играет, можно было, только спросив об этом у него самого. Но самому ему казалось, что играет он очень хорошо.

Он временами даже забывал, что он в плену, что надежды убежать у него нет никакой, что часто его мучает мысль о смерти, что долго он здесь не продержится и страшный угрюмый чеченец, захвативший его в плен, и постоянно бьющий его и издевающийся над ним, скоро пристрелит его. Звуки струн, жалобно тренькающих под его неумелыми, да еще и разбитыми в кровь пальцами, на которые чеченец наступил ему каблуком своего сапога, когда он заснул от усталости во время короткого отдыха в пути в этот аул по горной дороге, уносили его из проклятой Чечни домой, где батя с маманей, где неоглядные поля спелого ячменя да проса, где днем – латаный-перелатаный трактор «Беларусь», на котором он развозил девчат на дойку, а вечером – веселый треп в клубе с теми же девчатами... Тоскливые звуки чеченской балалайки вызывали в его памяти опушку Кистеневского леса, на которой он провел прощальную ночь с Валькой Вещеваловой перед самым уходом на службу в армию. Валька обещала ждать его, а он обещал на ней жениться сразу после дембеля, и еще они обещали друг другу, что запомнят этот Кистеневский лес на всю жизнь и никогда его не забудут. Валька целовала его сладко-сладко, и сама была вся сладкая и призывная, тело у нее было горячее и мягкое, а ее большие, похожие на маманины, груди, когда он взял их в свои ладони...

Тут парень не выдержал и, судорожно вздыхая, тихонько заскулил, слизывая с кривившихся губ стекающие по щекам слезы. Ему хотелось забиться в истерике, броситься на землю, кататься по угольям горящего перед ним костра, и сжечь в нем свою раздавленную чеченским сапогом душу, смешать с огнем костра свои воспоминания, жгущие его изнутри как расплавленный свинец... Но он боялся, что вернется страшный черный чеченец, его хозяин, и будет бить его и колоть ножом, как тот уже делал не раз, за то, что он не выполнил его приказание...

И парень не двигался с места и только слегка качался, сидя перед костром, взад и вперед, тихо плакал и, продолжая дергать за дребезжащие струны, повторял сквозь еле сдерживаемые рыдания:

– Ва... ля! Валень... ка! Ва... ля!

В руку ему ударил камень и, отскочив, брякнул по корпусу дечигпондара. Парень вздрогнул и оглянулся. Из-за обломка скалы выглядывал чеченец с перекошенным лицом и угрожающе показывал ему свой старинный кинжал, конец которого был тонким и колол, как игла, а лезвие было острым, как бритва. Батя косу так никогда не затачивал, уж на что острая коса была...