Но более всего такого наблюдателя могло удивить поведение молодого человека в тот момент, когда мимо него проходил крепко сложенный угольщик, пьяный как свинья, шатающийся из стороны в сторону, почти слепой от алкогольного угара и тумана. Заметив препятствие, пьяница буркнул что-то невнятное и дернулся в бок, чтобы ее обойти, но настолько неудачно, что, зацепившись башмаком за выступающий из мостовой камень, всей тяжестью собственной туши рухнул вперед, лицом на кирпичный цоколь, столкновение с которым казалось неизбежным. Но когда его тело находилось уже в половине параболы падения, правое запястье молодого человека выполнило едва заметное движение, и трость со скоростью атакующей шпаги пронзила воздух, входя клином между двумя прутами выступающей из цоколя ограды, над самой поперечиной, где и застыла. В то же самое мгновение грудь угольщика ударилась о трость, но, поскольку та даже не дрогнула, тело подалось чуть назад, но второй раз уже не упало, поскольку юноша левой рукой придержал пьяного и посадил его на землю. Больше он не посвятил ему ни мгновения собственного внимания и отправился своей дорогой.

Молодой человек имел тонкую талию, у него были длинные ноги, руки можно было бы назвать изящными, если не видеть описанной выше сцены, во время которой они превращались в стальные рычаги.

Этот человек направлялся к дому миссис Джибсон, чтобы представиться Кэстлри и договориться о руководстве группой коммандос [58] , которые должны были провести на континенте операцию «Шахматист». Но это был не Уилсон, которого ждал Кэстлри. И только потому, что Батхерст желал совершенно иного. Батхерст не дал Кэстлри шанса нанять Уилсона, поскольку лучше Кэстлри знал валюту, за которую этого человека можно было купить. Превыше всего — выше шпионажа и авантюр, выше азарта и войны — Уилсон ставил дипломатию. Великой мечтой Уилсона было сыграть значительную политическую роль, повлиять на историю, но не на малую, со стороны кулис, а на самую крупную, которую творишь, будучи министром, полномочным посланником, консулом, послом, charge d'affaires. Но для этого он годился как тигр для управления лисами, что весьма скоро было замечено, и никто — даже те, что восхищались им в качестве бескомпромиссного бойца — не желал сделать дипломатом человека, не понимающего, что в дипломатии как раз царит лисья хитрость и терпение, уводя в тень стратегию кулака [59] . Дать этому человеку поучаствовать в официальной дипломатической миссии означало купить его без остатка и полностью отвлечь от всех остальных происходящих в мире дел.

Ближайшей подобной миссией было планируемое посольство лорда Хатчинсона к прусскому двору. Хатчинсон, с какого-то времени протектор Уилсона, желал взять его с собой, что — учитывая достаточно неуравновешенный (деликатно выражаясь) характер Уилсона — вызывало возражения некоторых влиятельных вигов. Именно этим и воспользовался Батхерст. Обладая достаточно хорошими знакомствами, он в течение нескольких часов полностью ликвидировал упомянутые возражения Форин Офиса. Уже в полдень 21 октября Уилсон получил на Даунинг Стрит официальное подтверждение своего участия в миссии Хатчинсона, и поэтому, когда к нему прибыл Персеваль с предложением руководить антифранцузской диверсионной акцией на территории Пруссии, заявил, что не сможет за нее взяться, поскольку собирается именно туда в роли представителя правительства Его Королевского величества [60] . Он лишь дал слово никому не упоминать об этом предложении.

В пятнадцать тридцать Кэстлри посетил Батхерста и сообщил ему про неудачное стечение обстоятельств. Разговор, во время которого было решено, что во главе группы встанет Бенджамен Батхерст, был кратким, и проходил точно по сценарию, который был составлен Генрихом Батхерстом. Когда Батхерст проводил Кэстлри до двери, тот спросил:

— Когда ты собираешься с ним встретиться?

— Я отослал ему письмо с просьбой посетить меня как можно скорее. Он должен вот-вот прибыть.

— Когда он даст согласие, пришли его к госпоже Джибсон. В ее доме я устроил сборный пункт. Хейтер и поляк должны быть на месте уже завтра. Вот только… согласится ли он? У меня нехорошие предчувствия, мы плохо начали.

— А я совершенно не суеверен, Роберт, и думаю, что все не так и плохо, — ответил на это Батхерст. — Уилсон плохо владеет немецким, что, возможно, не так уж и существенно, зато он гораздо хуже Бенджамена владеет своими нервами. Что же касается согласия Бенджамена… это стопроцентно.

— Не будь таким уверенным, Генрих, чтобы нас не посетило новое разочарование. Думаешь, он так легко покинет женщину, на которой недавно женился?

— Я неплохо знаю эту породу. Что же касается его решения… Что ж, ты сам недавно говорил, что любого можно купить, нужно лишь знать — за что. Я знаю, за что можно купить Бенджамена. Достаточно будет сказать ему пару слов.

— Каких?

— Например, что эта операция невыполнима, абсолютно невозможная или что-нибудь в таком роде. Оставь это мне. Сегодня вечером или завтра утром я буду у тебя… То есть, у миссис Джибсон.

Родившийся в 1784 году Бенджамен Батхерст, родственник уже известного читателю Генриха Батхерста и сын другого Генриха Батхерста, с 1805 года епископа Норвичского, прибыл по вызову в тот же день (21 октября 1806 года) после полудня и в течение двух часов выслушал более-менее точное сообщение о встрече, описание которой я привел в предыдущей главе. Услышав предложение, он спросил:

— Почему Уилсон не согласился?

— Не знаю, по-видимому, счел все это предприятие безумным. И здесь он в чем-то прав, поскольку несколько десятков тысяч фунтов и перспектива новых чинов — это конечно мало против девяностопроцентной вероятности потерять собственную жизнь. Поэтому я и не требую, чтобы ты принимал решение сразу. У тебя имеется… ровно сорок часов на размышления, и…

— Этого не нужно, я согласен.

— Уже? Ты даже не желаешь посоветоваться с отцом и Филлис [61] ? Почему?

— Давайте оставим в святом покое его святейшество, моего родителя, и ее супружеское святейшество, мою жену. Они молятся настолько рьяно, что даже не заметят моего отсутствия. Скажете им, что я… выехал с дипломатической миссией, или что-нибудь другое.

Генрих Батхерст не ошибался, говоря Кэстлри, что дело решено заранее. Пользуясь собственной хитростью и знанием характера Бенджамена, он не дал молодому человеку ни малейшего шанса для отказа. Но очень скоро ему пришлось убедиться в том, что он не знает этого характера столь хорошо, как предполагал. Заканчивая совместную трапезу с Бенджаменом, он сказал: