Все это фантазии. Вслед за грешным Солженицыным меня, грешного, тоже несколько утешает, но уже в данных случаях несколько другое: я считаю, что самые жуткие кары, похуже клеток или ползания под нары, эти странные человеческие типы, вроде Гитлеров, Сталиных и им подобных, устраивают себе сами. Свою жизнь они не проживают вольно, гармонично и счастливо, но смертельно грызутся в свалке, только клочья и куски мяса летят от растерзанных противников — сверхнапряжение сил, ни сна ни отдыха без бдительности, морда все время в чужой крови — фу-ты ну-ты, это один-единственный срок, отпущенный тебе, на этой такой интересной зелено-голубой Земле-планете, с таким бездонным синим небом, сверкающим Солнцем — ухлопать этот срок таким бездарным питекантропским, ихтиозаврским способом — по-моему, это такое несчастье, такая кара, хуже которой и выдумать нельзя. Так что даже не важно, попадают ли они там в клетку или под нары или не попадают: они сами наказывают себя больше любой меры в любомслучае.

Хуже для тех, кто не такие, как они. Кто не хочет переводить таким дурацким способом свою, данную ему лично, жизнь. Почему они должны при этих выродках мучиться, страдать, гибнуть — совершенно непонятно.

Является ли это обязательным законом общественного бытия? Совсем нет: известна масса примеров, когда облеченные властью сами живут и дают жить другим. В течение больших исторических периодов целые государства, народы благополучно живут сами и дают жить другим. Наоборот, нелогичностью, пережитком диких нравов наших обросших шерстью прапредков, аномалией в цивилизованном мире следует считать явление, когда и сами не живут, и другим не дают.

Ладно бы уж с такими любителями, если бы они отделились своей узкой компанией, отгородили бы себе кусок земли колючей проволокой да и грызлись бы там между собой всласть. Именно сами, те, для кого счастье — борьба. Следуя их логике, в таком случае самыми счастливыми на свете следует считать пауков в банке. Ну вот отделяйтесь себе в банку да и боритесь. В конце концов, каждый развлекается по-своему, как сказал черт, садясь на сковороду.

Но ведь им, этим людям-чертям, подавай непременно весь мир: чтобы все вокруг, хотят они или не хотят, а вот боролись, вот плясали на сковороде вместе с ними. Что за нахальство, что за самоуверенность! И, пользуясь беспечностью других, непониманием, обманом ли, возникшей ли сутолокой, эти одержимые бесы (по определению Достоевского) берут огромные массы как бы в плен. Да, в плен.

Что, если взглянуть на многие исторические события и под таким углом зрения? Чем была Октябрьская революция, как не ловким взятием в плен огромных масс бывшей империи России?

Если для отдельного отважного воина подавление комплексом пленного происходит буквально в считаные часы, то для народов срок этот, естественно, длиннее, измеряется считаными годами. Так и было. Так и было.

Психология комплекса пленного, насколько я знаю, никем подробно не изучалась в применении к целым народам. А аналогия заманчива, настойчиво напрашивается.

Да и в плен-то иногда идут не обязательно от безвыходности положения, а — как в избавление, прельщенные агитацией, знаете, как к сияющим вершинам будущего. Гитлеровские листовки, помню, призывали, отправляясь в плен, пароль не забыть — и иметь при себе котелок с ложкой.

В 1917 году, отчаянно скандируя пароль «Власть Советам, земля и воля народу!», гремя котелками и поднятыми ложками, массы так горячо, так радостно шли в плен к ленинцам-большевикам. А когда обнаружили себя в обыкновенном лагере, с крепкой деятельностью ЧК — ГПУ — НКВД, — тут-то (цитирую признаки, которые привел в начале) «глаза потухли, руки повисли, как неживые, плечи сгорбились, а в лице и всей наружности — апатия». Типичный комплекс типичного пленного.

На что надеется личность, охваченная комплексом пленного? Что откуда-то когда-то, может быть, придет сверху или со стороны конец какой-то плену. Или ни на что не надеется, это уже законченная форма.

Люди, повидавшие наиболее жестокий плен, свидетельствуют, что те, кто поддавался комплексу пленного целиком, — не выживали. Единственный, пожалуй, способ пережить плен — это изо всех сил стараться комплексу пленного не поддаваться. Не как данный термин, а как сама мысль, идея — это, кстати, постоянно повторяется в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына: не поддаваться. И сам он, Солженицын, — живое тому доказательство и пример.

23 февраля 1974 г.

Не задумывались ли вы когда-нибудь над очень известным определением Ленина: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны»? А не испытывали ли вы при этом какой-то неловкости? Или какого-нибудь смутного недоумения? Если да, то это хороший признак, говорящий по крайней мере о неутерянной способности самостоятельного мышления.

Я-то в свое время покочевал по так называемым великим стройкам коммунизма, был молодым и вдохновенным их строителем. И надо сказать, на всех этих Братских, Каховских и прочих ГЭС, на самых видных и ключевых местах, а чаще вдоль всей возводимой плотины — по одной гигантской букве на колонне арматуры, от берега до берега поймы реки — горели эти ленинские слова о коммунизме и советской власти «плюс электрификация всей страны». И у меня лично тогда они ни малейшей неловкости или недоумения не вызывали.

Я их понимал. Я был с ними согласен до такой степени, что готов был, как Матросов, закрыть собственным телом прорыв воды в плотине, случись такой. Это я сейчас не понимаю. Стараюсь напряженно и недоуменно понять, как же это тогда я их понимал. Как святую истину. Безапелляционно. До готовности пожертвовать жизнью ради них. Так я их не понимал, я в них просто слепо верил.

Формально говоря, советская власть стоит — и прочно — более половины столетия, и давно электрифицирована вся страна, вплоть до таких казусов, что электроэнергию некоторых гигантов, как Братская ГЭС, было некуда девать. Но до коммунизма парадоксальным образом становится все дальше. В среднесоветском представлении сегодня до него в десятки, а то и сотни раз дольше, чем казалось в исходной точке, в 17-м году.