Главную женскую роль в картине исполняла популярная японская киноактриса Камаки Курихара: она играла японку Кейко Мори, у которой сын болен полиомиелитом. Митта хорошо знал эту актрису, поскольку уже успел снять ее в одной из своих картин – «Москва, любовь моя» в 1974 году (второй советский фильм с этой актрисой – «Мелодии белой ночи» (1977) – снимет Сергей Соловьев). Курихара с удовольствием согласилась вновь сниматься у Митты и даже выкроила «окно» в своем плотном гастрольном графике (она была ведущей актрисой театра «Хайюдза»), хотя ее продюсеры были чрезвычайно недовольны этим шагом актрисы, которая срывала этим все их планы.

В эти самые дни Филатов узнает, что Юрий Любимов написал письмо Михаилу Горбачеву (это случилось 22 декабря). В нем режиссер писал: «Уважаемый Михаил Сергеевич! Благодарю Вас за любезность и внимание к просьбе моих учеников, артистов, друзей, поклонников театра о моем возвращении на родину в мой родной дом – Театр на Таганке. Я был бы рад, если это послужит началом разговора с эмиграцией…»

Хотя на самом деле Любимова тогда раздирали противоречивые чувства: он вроде бы и хотел вернуться на родину, но в то же время и не мог, поскольку против этого выступала его жена, которой заграничное житье-бытье нравилось больше, чем московское, плюс к этому Любимов назаключал на Западе театральных контрактов аж до 1991 года. И срыв последних грозил ему большими неустойками. Поэтому, когда театральный критик Александр Гершкович встретился с Любимовым в Вашингтоне, где режиссер тогда работал над постановкой «Преступления и наказания», и спросил его о планах возвращения на родину, Любимов ответил следующее:

«Еще не знаю. Все гораздо сложнее, чем кажется… У меня есть контракты за границей… А главное, ведь у меня есть семья… Все, увы, слишком запуталось в этом мире… Я ответил своим актерам письмом: мол, дорогие мои, спасибо за приглашение, но сами понимаете, что значит вернуться на пепелище, пусть родное… Все начинать сначала? А выдюжим ли? Ведь и я уже не молод, и вы не те, давайте, мол, все обдумаем как следует, подождем… Может быть, я и поехал бы туда, но с условием, что буду работать и там, и за границей…»

Тем временем наступил 1987 год. Ситуация в Театре на Таганке по-прежнему напряженная. 8 января после спектакля «Вишневый сад» несколько актеров едут к Татьяне Жуковой, чтобы в очередной раз связаться по телефону с Любимовым. В тот вечер там были: Алла Демидова, Давид Боровский с женой, Вениамин Смехов с женой, Мария Полицеймако. Как пишет Демидова: «Мы по очереди говорили с Любимовым. Он возмущался, разговаривал с нами жестко и нехорошо: „Вот вам же разрешили почему-то сейчас говорить со мной“. Нам никто не разрешал – на свой страх и риск. У Давида тряслись руки, но он говорил очень спокойно: „Да, да, Вы правы, Ю.П.“, „это верно, Ю.П.“.

Мы просили Ю.П. написать письмо в Президиум Верховного Совета о гражданстве. Он не согласился, говорил, что все предатели. Я ему попробовала что-то объяснить, он завелся, высказывал все накопившиеся обиды…»

12 января в театре состоялось общее собрание труппы, где выбирался новый худсовет «Таганки». Обсуждался на нем и последний телефонный разговор с Любимовым. Были практически все, кроме Эфроса, который категорически не захотел на нем присутствовать, поскольку нервы его были уже на пределе. Вместо себя он прислал письмо, где честно признался, что больше не придет в театр. Он писал, что ему надоело уговаривать актеров и убеждать их в том, что он не желает им зла. О том, что предшествовало этому письму, вспоминает О. Яковлева:

«Обстановка к тому времени сложилась совсем уж омерзительная. Хотя в театре репетировались две пьесы – „Гедда Габлер“ и „Общество кактусов“, – в большинстве своем актеры были свободны. Но когда предложили восстановить какой-то спектакль и сделать новый по Розовскому о Володе Высоцком (речь идет о пьесе „Концерт Высоцкого в НИИ“. – Ф.Р.), то они отказались, находились свои дела и планы. С одной стороны – фрондировать и поднимать пену, а с другой стороны – полное нежелание работать! А вот желание пить, так уж это да. (Одна актриса приходила даже не просто в пьяном виде, а, возможно, под наркотиками, потому что запаха не было слышно.) Пить водку и рассусоливать в пьяном виде по поводу искусства. Это происходит, впрочем, во многих театрах.

Отопление не работало, в театре холодно, все ходили на репетиции в шубах, Эфрос репетировал в дубленке. И открыто возмущался: занимаются чем угодно, только не тем, чтоб в театре был порядок. Почему в театре холодно? Разруха! Все, как у Булгакова, – раз-ру-ха! Если все заняты только тем, что обсуждают «экономический эксперимент» и считают деньги, выясняя, каково будет их долевое участие в грядущих прибылях, – то, конечно, отопление не работает! Цеха развалены – потому что все заседают, все занимаются агитками, составлением писем, пересудами – приедет Любимов или не приедет…»

Ольга Яковлева присутствовала на том выборном собрании и сразу после него отправилась к Эфросу, чтобы рассказать ему об увиденном. Режиссер встретил ее в хорошем настроении, поскольку в тот день случился день рождения у его жены, критика Натальи Крымовой. За праздничным столом гости просидели до глубокой ночи, после чего разошлись. Утром Эфрос должен был отправиться в Театр на Таганке, чтобы присутствовать на прогоне спектакля «Кориолан» в постановке молодого режиссера Валерия Саркисова. Но в театр Эфрос не попал – он умер.