Шрифт:
Между тем Филатов тогда продолжал сниматься в «Забытой мелодии для флейты». В павильоне «Мосфильма» снимали сцены, где его герой, Филимонов, гостит у Лиды (Татьяна Догилева), а также сцены в доме у Филимонова.
А 1 февраля начались локальные съемки фильма Александра Митты «Шаг» (снимали зимнюю натуру). Съемки длились до 19 февраля, после чего были законсервированы на месяц.
Тем временем 1 февраля «Таганка» отправилась на гастроли в Париж, где пробыла больше двух недель. Она вернулась на родину 17 февраля, а на следующий день в «Литературной газете» была помещена статья Виктора Розова «Мои надежды», где он помянул недобрым словом тот случай на капустнике в «Современнике» весной 86-го. Цитирую:
«…Эфрос перешел работать на Таганку. Перешел с самыми добрыми намерениями – помочь театру в тяжелые дни, когда коллектив был покинут своим руководителем. И здесь „демократия“ достигла самых отвратительных пределов. Началась травля. Прокалывали баллоны на „Жигулях“ Эфроса, исписывали бранными, гадкими словами его дубленку, фрондировали открыто и нагло. Мне не забыть, как на прекрасном юбилейном вечере, посвященном 30-летию образования театра „Современник“, трое таганских актеров, только что принятых в труппу „Современника“, пели на сцене пошлейшие куплеты, оскорбительные для Эфроса. Присутствующих на юбилее охватили стыд и чувство, будто все неожиданно оступились и угодили в помойную яму…
Разгул современной черни – да, да! Чернь существует и поныне – она ненавидит всех, кто талантливее ее, чище, лучше, добросовестнее, работоспособнее, в конце концов. И сейчас надо быть начеку, чтоб не дать возможности ей разгуляться…»
Актеры «Таганки», прочитавшие статью в тот же день, естественно, ею возмутились и в праздничный день 23 февраля написали коллективное письмо-опровержение. Однако газета их послание проигнорировала, то есть не напечатала.
Глава тридцатая
Страсти по Любимову
3 марта в Театре на Таганке состоялось собрание труппы, которое единогласно избрало нового худрука – Николая Губенко. Спустя шесть дней Губенко был официально представлен коллективу. А еще через неделю «Московские новости» и «Неделя» опубликовали его интервью, где он рассказал о том, каким видит будущее «Таганки». Из его слов выходило, что все последние годы театр двигался не туда и многое утратил из своих прежних завоеваний. Это был откровенный намек на Анатолия Эфроса, который превратил «Таганку» в аполитичный театр. Губенко собирался вернуть «Таганку» в эпицентр политической борьбы. То бишь вновь сделать «площадным театром», знаменосцем перестроечных процессов. Вот его слова:
«Отлично понимаю, что я не театральный режиссер. Но я, очевидно, нужен труппе, нужен как некое объединяющее лицо, с кем связывает она возвращение определенных ценностей, утраченных театром за последние годы. Что это за ценности? С точки зрения профессионализма, это прежде всего умение играть коллективно, это самоотречение во имя общего, это самоотдача и преданность сцене до последней капли пота и крови. В свое время театр завоевал признание главным образом благодаря глубинному проникновению в окружающую действительность, благодаря идеям, которые он провозглашал. Прежде в театре существовал мозговой центр, в который входили ведущие политические обозреватели, философы, художники, писатели, композиторы – те, кто совместно с театром вырабатывал его политическую программу, активно вмешиваясь в процессы, происходившие за стенами театра. Кому-то, разумеется, это было не по душе. Но театр боролся, потому что любое искусство – это борьба за утверждение тех или иных ценностей.
И сейчас мы намерены бороться вместе со всеми за то, за что борется наша страна. Театр выступил и будет выступать против тех, кто удерживает нас в рамках прошлого сознания, в рамках вчерашнего соглашательства и подчинения. Он намерен вернуться к активной публицистической форме в своей деятельности. Основываясь при этом как на современной литературе, так и на классической…
Кто-то может сказать, что я призываю к воскрешению прошлого, и только. Но разве сейчас по стране не происходит реставрация всего лучшего? Для того чтобы двигаться вперед, надо обратиться к прошлому опыту. Театр на Таганке в самые трудные годы призывал к тому, о чем сегодня говорят с трибун. И мы сегодня своим искусством можем помочь государству в его нелегкой борьбе за развитие гласности и демократии. Я – за полноправное участие театра в политической жизни. Мы просто обязаны активно влиять на зрительный зал, пробуждать гражданское самосознание…
Верю в возрождение Театра на Таганке, иначе не было смысла браться за дело…»
Касаясь возвращения в театр ушедших из него после прихода Эфроса актеров, Губенко произнес обнадеживающие слова: «Это само собой разумеется, мы уже договорились. Об этом я сказал и коллективу театра. Я не разделяю труппу ни на то крыло, ни на другое, ни на ушедших, ни на пришедших. Для меня труппа состоит целиком и полностью из ее прошлого и настоящего. И ее надо нацеливать в будущее. Если мы все вместе соберемся, то у нас все получится. Если же мы по-прежнему будем жить в рамках наших личных, мелочных разобщений, значит, этот организм изжил себя, значит, он мертв. И тогда в театр должен приходить новый человек с новой программой, делать новый театр. Если я пойму, что коллектив управляем и способен объединиться во имя тех идей, о которых я уже говорил, отбросив все раздирающие его страсти склок и интриг, какие, как правило, приходят в театр на двадцатом году его жизни, – значит, я останусь в нем».
Из этих слов видно, какая эйфория владела Губенко в те дни. Слова хлесткие, чеканные, а сама речь похожа на выступление какого-нибудь «комиссара в пыльном шлеме» из песни Булата Окуджавы. И это неудивительно: время тогда было такое. В январе 1987 года Михаилом Горбачевым была объявлена так называемая «гласность», которая открыла такие шлюзы, которые не снились Никите Хрущеву с его «оттепелью». Один «Огонек» Виталия Коротича чего стоил: из номера в номер публиковал статьи-разоблачения на самые разные темы (сильнее всего он разоблачал Сталина и K°).