Я очень рада, что у Вас светлое настроение. Успех «Гур<илевских> ром<ансов>» еще принесет Вам много счастливых минут — успех, действительно, редкий и совершенно реальный. Надеюсь, что Вы в этом отдаете себе отчет. Я даже немного завидую Вам, хотя и на редкость независтлива.

Желаю Вам всего самого лучшего. Спасибо за слова утешения.

Сердечно Ваша

И. Одоевцева

<На полях:> О том, как мне живется и что я переживаю, предпочитаю не писать. Но повторяю — очень ценю слова утешения. Очень.

Терапиано напишет о Вас очень хорошо — мы с ним говорили о «Г<урилевских> ром<ансах>» и одинакового о них мнения.

29 апреля <1960 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Не знаю, как и благодарить Вас. Жалею только, что Вы не послали письмо сразу. Ни прибавить, ни убавить в нем ничего нельзя. Да и написать лучше вряд ли возможно. Еще раз спасибо от всего сердца. Мне даже как-то легче дышать и жить, раз у меня нашелся такой защитник и друг.

Ваша И. Одоевцева

<На полях:> Не позже чем завтра напишу Вам настоящее письмо — о «Гур<илевских> романсах» и прочем. Сейчас тороплюсь, чтобы не пропустить полет письма.

13 мая <1960 г.>

Дорогой Владимир Федрович,

Чек посылайте на имя Терапиано. Ведь он секретарь Комиссии [234] , я же тут ни при чем и участвую только горем.

Е.П. Грот, конечно, думала поступить правильно и корректно, но доставила Вам лишние хлопоты, а Вы и так перегружены, по-видимому, работой. Но ведь она от уважения к Вам.

Я хотела Вам написать сейчас же после Вашего письма, но я все это время чувствовала себя так плохо, что впала в полное отчаяние, что со мной случается, к сожалению, часто. Ничего не болит, но от слабости я просто не стою на ногах. Не могу ни писать, ни даже читать. Я уже полгода как не писала стихов. А Вы?

Мне бы очень хотелось знать, как Вы живете. Лучше, чем на прежнем месте? И играет ли Ваша жена и как ее здоровье? Вы писали, что она была больна. Надеюсь, это давно прошло и она довольна.

Какие лекции Вы читаете? О поэзии? Мне очень интересно. Напишите подробно. Я слушаю по радио лекции в Сорбонне и хочу сравнить их с Вашими. Теперь о «Гур<илевских> романсах». Терапиано написал о них очень хорошо и хвалебно. От здешних поэтов отзывов не услышишь — они заняты только собой и читают только себя, зато с само-восхищением. Зато я от многих культурных читателей слышала величайшие похвалы. Я не только их поддерживала, но даже хвасталась эпистолярной дружбой с Вами. Говорили о Вашей оригинальности, о чудесной свежести ощущений, об умении из деталей создавать незабываемую картину и так далее.

От себя я добавила — замечательно правильно взятый тон и какая-то особая скрытая музыкальность в разливе строк, я даже вспомнила «chant cache» [235] Цицерона; что показалось Вашим поклонникам интересным. Но главное, это то, что Вы в «Гур<илевских> романсах» сумели заставить обыкновенные, избитые слова зазвучать по-новому, будто это новый язык, язык, который сейчас ищут почти все поэты.

Я об этом — т. е. о необходимости нового языка — пишу в статье о «Странствиях» [236] . Мне хотелось бы привести Вас примером, но это бы удлинило и осложнило газетный фельетон «Р<усской> мысли».

Вообще, мне очень хотелось написать о Вас. К сожалению, негде. Но и без меня в «Р<усской> мысли» отзыв превосходный. Иначе, впрочем, и быть не могло. Думаю, что «Гурилевск<ие> романсы» добьются запоздалых лавров.

Конечно, все эмигрантские успехи — буря в стакане воды — вот если бы вернуться в Россию! Долетают ли туда наши «Приглушенные голоса» и «Гур<илевские> романсы»?

Говорят, что можно просто послать книгу Пастернаку или кому пожелаешь — и дойдет. Я не пробовала. А Вы? Я бы очень хотела послать стихи Жоржа.

Теперь скоро выйдет и моя книга «За десять лет» [237] — со времени выхода «Контрапункта» как раз 10 лет. И каких лет — «считать на горе, выйдет лет 500» [238] , перефразируя Моршена.

Кстати, до чего Моршен мне нравится. Прелесть. Мы с ним поспорили из-за стихов — его новых. Но в письме ничего не объяснишь. Я даже не умею сказать Вам, почему я так люблю «Гур<илевские> романсы», — для этого нужен разговор. Или статья.