В ту ночь Салман как зачарованный следил за рукой мастера, под которой на предварительно размеченной плоскости листа из ничего возникали буквы. До самого рассвета стояла у него перед глазами эта картина, прекрасная, как мир в первый день творения. «Я буду каллиграфом и буду создавать такое…» — повторял про себя Салман, возвращаясь домой.

В дополнение к упражнениям он читал одну небольшую книжку, доступную всем работникам мастерской. В ней говорилось, что пропорции арабских букв основываются на законах геометрии, открытых больше тысячи лет назад гениальным каллиграфом Ибн Муклой. Их гармония проистекает из равновесия между разными противоположностями: прямого и изогнутого, сжатого и расслабленного, видимого и скрытого. Вскоре Салман научился различать семь стилей арабского письма. Одни давались ему легко. Юноша буквально влюбился в популярный стиль «нас-ши», которым написано большинство книг, а вот стиля «тулут» боялся. Однако Салман занимался с таким рвением, что время от времени удостаивался похвалы самого мастера.

Имя Ибн Муклы упоминалось почти в каждой главе этого небольшого учебника. В ателье мало знали об этом гении. Тем не менее не проходило и недели без того, чтобы мастер Хамид не превозносил багдадского каллиграфа, чье учение о пропорциях букв до сих пор оставалось в силе.

— Мы учимся нашему искусству, — говорил Хамид Фарси, — Ибн Мукле же его даровал сам Всевышний. Поэтому то, что он сделал для каллиграфии, не под силу и сотне мастеров.

Эту мысль Салман тоже записал на бумажку, поставив рядом с именем Ибн Муклы большой знак вопроса.

В течение 1956 года Салман почти полностью освоил основы арабской каллиграфии. Он изучил ее составные части, узнал о равновесном расположении строчек на поверхности листа, о ритме шрифта, который, как и в музыке, имеет свои законы, о доминировании одной части слова или буквы над другими, о гармонии, симметрии и контрасте, о перекрывании и отражении и о тайнах пустого пространства.

Но главное, в этом году Салман впервые в своей жизни научился любить женщину.

Девятый или десятый брак дяди Фарида снова оказался несчастливым. У Нуры не осталось сил выслушивать, чт'o он говорит о женщинах. Дядя Фарид знакомился с одинокими дамами, которые заказывали ему письма, пока не влюблялись в его почерк и манеру выражаться. Разочарование не заставляло себя долго ждать. Но интерес к прекрасному полу у дяди Фарида не ослабевал.

— Брак требует зрелости, а он все еще глупый ребенок, — сказал как-то отец Нуры, услышав об очередном разводе своего шурина.

Нуре же казалось, что дядя упускает из внимания один важный момент: свой возраст. Он постарел, набрал вес и теперь выглядел смешно в своем белом костюме с красными туфлями. Кокетство беззубого Казановы стало раздражать женщин. Когда он в очередной раз явился к Нуре, та не пустила его в дом. Она объяснила дяде Фариду, что не может принять его в отсутствие мужа, и просила приходить, когда тот будет дома. Нура знала, что дядя Фарид терпеть не может Фарси. Они были разными, как огонь и вода.

— Но я же твой дядя, Нура, — ласково мурлыкал дядя Фарид. — Неужели ты не можешь меня принять?

— Это касается всех мужчин, — строго отвечала она, закрывая дверь.

Больше дядя Фарид не приходил, и Нура не тосковала по нему даже после его смерти.

— Время — злейший враг и в тюрьме, и в супружестве, — так сказал ей однажды продавец лука, который катал по переулкам тележку, монотонным голосом расхваливая товар.

Этот человек провел в тюрьме три года и был несчастлив во втором браке. Нура купила лук, улыбнулась невезучему торговцу и закрыла дверь. На глаза наворачивались слезы. Все ее многочисленные попытки ускорить ход времени оборачивались ничем. Телефонные разговоры с подругами с некоторых пор оставляли в душе неприятный осадок.

Время будто превратилось в клейкую, тягучую массу. Особенно тяжело давались Нуре «дни любви»: вторник, пятница и воскресенье, когда ей после ужина больше всего на свете хотелось куда-нибудь спрятаться.

От первоначального восхищения мужем не осталось и следа. Нура словно другими глазами вдруг увидела в нем скучного и претенциозного человека. Но даже такому ему она отвела место в уголке своего сердца, свободного от злобы и презрения вплоть до той самой ночи, когда он впервые поднял на нее руку. Это произошло через полгода после свадьбы, и с тех самых пор чувство унижения окончательно вытеснило его и из этого уголка. С этим ощущением Нура связывала теперь и специфический запах жженой резины, исходивший от его тела. Ароматы первой брачной ночи давно уже выветрились из ее памяти.

Стоило Фарси переступить порог дома, как комнаты наполнялись каким-то странным холодом, от которого Нуру будто парализовало. Она вспоминала один фильм о том, как где-то в Сибири замерз на путях поезд. Все пассажиры погибли, их глаза превратились в ледышки. Каждый раз, встречая Фарси, Нура коченела, как тогда в кинозале. На какое-то мгновение она еще чувствовала в своем сердце робкий огонек, словно пытавшийся спасти ее от обледенения, но вскоре гас и он, и мороз, исходивший от мужа, начинал проникать и в нее.