Хамид тщательно ухаживал за собой. Он ежедневно принимал душ и смазывал руки кремом из смеси оливкового и лавандового масла, чтобы они оставались гладкими и эластичными. Для каллиграфии, конечно.

Тот день начался с несчастья. Большая стеклянная чаша, полная миниатюрных маринованных баклажан, которые были нафаршированы грецкими орехами, выскользнула у нее из рук и разбилась вдребезги. Пол и шкафы на кухне оказались забрызганы оливковым маслом. Нура целых два часа приводила все в порядок и выметала осколки.

Она еще нашла в себе силы приготовить мужу его любимое блюдо — суп из чечевицы с лапшой, послала ему обед и прилегла на полчаса отдохнуть.

Когда соседка Варда пригласила ее на небольшую пирушку, Нура обрадовалась. Она думала поправить себе настроение, не подозревая о том, каковы будут последствия. У Варды Нура отравилась молочным рисовым супом. Ее вырвало за вечер три раза, отчего она вконец обессилела и чувствовала себя хуже некуда.

Хамид, однако, ничего не понял.

— Я хочу тебя, — сказал он, трогая ее за ягодицу, когда она подавала ему салат.

Нура рассказала мужу о своем недомогании и болях в животе, но он ничего не желал знать.

— Ты можешь болеть, когда тебе угодно, но только не в ночь на вторник, пятницу и воскресенье, — сказал он. — Это право, данное мне Богом. Разве твой ученый отец не говорил об этом?

Нура хотела ответить, что отец никогда не принуждал мать спать с ним, но язык не слушался. Слезы брызнули из глаз.

В постели она боялась за себя, за свою жизнь и коченела от страха.

— Что ты лежишь как труп? — разозлился Хамид.

Нура почувствовала, как в ней поднимается волна гнева. Когда она попыталась оттолкнуть мужа, тот поднял на нее руку.

Фарси бил нещадно, словно лишился рассудка. Нура так испугалась, что не могла даже плакать.

Внезапно ей вспомнилось, как мать учила ее ублажать мужчин, и Нура принялась извиваться, стонать и просить еще и еще.

И это сразу понравилось Фарси. Сделав свое дело, он уснул, не сказав ни слова. Кожа Нуры стала клейкой от его пота и отдавала жженой резиной. Она пошла на кухню, где до боли терла себя мочалкой. С тех пор этот странный запах всегда сопровождал Фарси, проникая сквозь любую парфюмерию, и каждый раз напоминал Нуре о той ужасной ночи.

Всегда в самый неподходящий момент являлась мать со своими бесполезными советами. Змея. Ненависть к ней постепенно сменилась у Нуры чувством глубокого презрения. Иногда ей казалось, что Сахар просто влюблена в зятя. Она превозносила его до небес, нежно прикасалась к нему и поддакивала любой его глупости.

— Муж тебе голова, дочь, — поучала она Нуру. — Ты должна прислуживать ему, пить воду, в которой мыла ему ноги, и благодарить Господа за такую возможность. Надменные женщины кончают жизнь в канаве.

Тут Нура включила радио на всю громкость, и мать, не попрощавшись, покинула дом. Нура не хотела видеться с родителями, но Фарси принял приглашение отца отобедать у них в пятницу. Это случилось за неделю до Нового года. Еда была превосходной, и Хамид заливался соловьем, нахваливая ее. Сахар смотрела на него влюбленными глазами.

— Научи этим словам своего тестя. Он никогда мне их не говорит.

А когда Фарси поблагодарил ее за кофе, Сахар в порыве восторга схватила его за ногу, чего не могла позволить себе даже Нура. Но каллиграф только улыбнулся теще. Нура чуть не взвыла от ярости.

— Ты предательница, — шипела она на кухне на мать.

Она ненавидела ее глупую улыбку, делавшую Сахар существом из другого, чуждого Нуре мира.

— У твоей матери доброе сердце, и она заботится о тебе, — уже за дверью сказал Хамид Нуре.

Она чуть не задохнулась от возмущения.

— Привет, Нура! — закричал продавец сладостей Элиас. — Или ты больше со мной не здороваешься?

Нуре стало стыдно, что она не заметила своего уже беззубого, но до сих пор смешливого соседа.

— Добрый день, дядя Элиас, — улыбнулась она.

— Господин каллиграф похитил прекраснейшую из наших букв, и теперь в нашем алфавите зияет дыра. Почему бы ему не купить для своей принцессы килограмм шоколада пралине? Или, скажем, уш-аль-бюль-бюль — «гнездо соловья»? Или, если угодно, превосходный барасек — масляные кексы с кунжутом и фисташками? У меня есть все, чем можно смягчить сердце красивой женщины.

Элиас говорил, как и все дамасские торговцы, нараспев, соблазнительно играя бровями.