Чириков Евгений Николаевич
Шрифт:
Маленькие рудокопы ужинали заливными орехами и жженым сахаром и пели свои веселые песни.
Только теперь я хорошо разглядел луну: более я уже не сомневался, что луна смешная и превеселая рожа. Она моргала глазами, кривила рот и делала такие гримасы, словно ела то что-то очень приятное, то что-то очень кислое…
Рудокопы поужинали и легли спать, а я долго не мог сомкнуть глаз и все смотрел на луну, а луна смотрела на меня. Подошел ко мне старый рудокоп и спросил:
— Не спится, старичок?
— Не спится…
И мы разговорились. От него я узнал, что иногда Луна опускается на горы и лижет длинным языком сахар. Бывали случаи, когда, увлекшись этим занятием, Луна скатывалась кубарем с гор и долго не могла подняться на высоту — и от этого происходили лунные затмения…
— Ну а как у вас? Видно луну-то? — спросил старый рудокоп.
— Видно, только у нас она кажется втрое меньше. А бывает, что ее и не видно…
— Это значит, она прячется за Сахарными горами или купается в облаках, — объяснил рудокоп.
Я стал расспрашивать его о работах в шахтах. Оказалось, что кроме заливных грецких орехов они находят в недрах гор желтые жилы из леденцов, разноцветную карамель и обсыпанную сахарной пылью клюкву…
— Иногда попадается и яблочная пастила, только редко, после дождей…
— Куда же деваете вы эту сладкую руду?
— Мелюзга разбирает. Работаем по очереди, а берем, сколько кому понадобится… У нас ведь не сеют хлеба…
— Как так? А меня угощали в деревне Веселенькой розовым хлебом!
— Этот хлеб у нас тоже природный… Есть у нас река Радостная, так вот кое-где по берегам и попадается этот розовый хлеб… Режем его лопатами и печем…
Долго мы болтали со старым рудокопом. Наконец он сладко зевнул и сказал:
— Спать надо!
— Пожалуй, и я лягу…
— Пойдем в дом!
Мы пошли в сахарный домик и улеглись на сахарном песке…
— Ты меня разбуди пораньше, чтобы не проспать мне!.. — попросил я.
— Спи спокойно…
Мы замолчали. Я лежал и прислушивался к тишине. Иногда ветер шумел в горах, и тогда казалось, что где-то играют на гитаре.
— Что это такое? — спросил я засыпавшего уже рудокопа.
— А это крепкий сахар на вершинах звенит от ветра… Теперь еще тихо, а иногда, в сильный ветер, начинают лопаться и падать сахарные скалы, так тогда гремит такая музыка, точно в горах великаны разбивают стеклянные замки…
Я лежал и прислушивался к приятным звенящим звукам и незаметно задремал под эту тихую мелодичную музыку.
— Пора!
Я открыл глаза. Старый рудокоп зажег синий огонек и собирался на работу.
Не хотелось вставать. Я лежал, охал и покашливал.
На рассвете в горах бывает ветер, и потому теперь немолчно звенели сахарные скалы и утесы, и казалось, что где-то далеко настраивают много-много гитар.
— Ветерок начал играть! — заметил старый рудокоп и сладко зевнул.
А около домика уже толпились и побрякивали инструментами рудокопы, и все громче раздавались их перекликающиеся голоса.
— А ты, старичок, вставай, а то опоздаешь… Пойдем вместе: я иду на верхнюю шахту…
Я поднялся, потянулся, съел три заливных ореха и сказал:
— Пойдем!
— Возьми саночки-то! — сказал рудокоп и ткнул ногой в небольшие сахарные сани с желтыми леденцами вместо подрезов [74] .
— Не развалятся? — спросил я.
— Крепкие! Из синего сахара!
Мы вышли. Вереница рудокопов с синими фонариками в руках тянулась в сумерках к шахте и словно проваливалась сквозь землю.
— Прощайте! — крикнул я, сняв шапку.
— Счастливый путь! — ответило несколько голосов.
И мы со старым рудокопом начали тихо взбираться на горы.
74
Подрез — железные полосы, закрепленные на полозьях саней.
В горных долинах встречались рощи из сахарных деревьев, похожие на покрытые мягким пушистым снегом сосны и елки. Стволы и ветви у них были коричневые, из пережженного сахара, а листья из зеленоватого мармелада… Я мимоходом обломил ветку и, обрывая листочки, с удовольствием ел их… «Вот если бы в нашем саду росло хотя одно такое дерево!» — думал я, оглядывая чудесную рощу.
Старый рудокоп с удивлением смотрел на меня и ухмылялся:
— Ну и жадный же ты, братец мой! — сказал он, когда я, объев листочки, принялся ломать и сосать веточки.