— Расчувствовалась! — скривила ротик другая. — Эх ты, дворяночка, гнилое сословие. Нас, купчих, не купишь так дешево. Чего доброго, сама большевичкой станешь!

— А что! Раз Блок, божественный Блок за большевиков, и я буду большевичкой, — вызывающе стрельнув глазами в сторону Семена, ответствовала другая.

Семен смутился, плюнул, зашагал к вокзалу.

«Блок. Кто ж такой этот Блок?» — мучительно соображал он, сворачивая на Привокзальную. Да вот она — поперек — запропавшая улица. Только не Медовая, а Медная. Но Семен опоздал: Нюра снимала тут комнатку у старушки в маленьком зеленом домике под десятым номером. Работала в железнодорожном приемном покое. А три дня тому назад съехала. Куда? Хозяйка не ведает.

Семен узнал в больнице, что присушившая его девушка ушла с отрядом рабочих на фронт. Против атамана Дутова. Защищать Советскую власть. Девушка! А он — бывший солдат, мужчина, без дела бродит в такое время, когда один час может все решить, теряет дорогие минуты.

Семен поспешил в комитет большевиков. Опоздал на те же три дня. Рабочий отряд, с которым ушла Нюра, повел на Оренбург Радаев. Семен растерялся. Что делать?

Опустевшая главная улица снова зашумела. Какие-то вооруженные люди размахивали черным знаменем и дико орали.

«Анархисты», — догадался Семен. На заезжем дворе ему снова не повезло. Оказалось, что Тражук уехал и взял с собой какого-то солдата. То опоздал, то поспешил! Помедли он утром десять минут, встретился бы с земляком-солдатом, расспросил бы его…

До ночи Семен пролежал на лавке. Тоска. Не с кем поговорить: хозяин заезжего двора злой какой-то. Семен вспоминал Радаева, думал о Нюре, о себе. Ему стало понятно: в городе много большевиков. Именно здесь формировались отряды для борьбы с засевшим в Оренбурге Дутовым. Вот эсеры и побоялись проводить уездный крестьянский съезд, провели выборы прямо в губернский.

Из горницы вышла нарядная, начавшая уже отцветать дочь хозяина. Семен где-то видел ее давно, еще гимназисткой с косичками, он вежливо заговорил с ней, спросил, кто такой этот Блок.

— О, Блок! Блок — душка, наш кумир, — закатила глазки перезревшая дева, — Певец прекрасной дамы, — Она, сохраняя на лице благоговение, гордо удалилась.

— Спасибо! Объяснила! — засмеялся вслед Семен. — Все вы с ума посходили, старые девки! Не знаешь, так уж молчи!

На третий день жизни Семена в городе приехали и остальные делегаты. Белянкин ходит рука об руку с главным уездным эсером. Делегатский вагон на вокзале захватили анархисты — второй день хозяйничают. Остальные делегаты топтались на перроне возле оккупированного вагона. Вожаки эсеров, поблескивая стеклами пенсне, выражали устный протест, грозились письменным. Анархисты матерно отругивались, обещали пристрелить первого, кто сунется. С поездом из Самары прибыл новый отряд красногвардейцев. Белянкин сообразил быстро, взял с собой двух бородачей — попроще с виду, и кинулся к комиссару. Большевики за полчаса вытряхнули анархистов из вагона, разоружили…

Семен, наблюдая все это, проникался уверенностью, что только большевики могут навести порядок.

С солдатом, что вез в Чулзирму Тражук, получилось чудно. Он почти вбежал в распахнутые ворота заезжего двора, подскочил к запряженным Тражуком саням и засыпал его вопросами:

— Здесь Пулькин хозяин? Стой, обожди. Чей будешь, русский, чуваш? В Чулзирму едешь? А запасной тулуп есть? Вот и хорошо. Поехали!

Тражук оторопело смотрел на бесцеремонного солдата, а он тем временем усаживался в сани, кутаясь в тулуп.

— Думаешь, я вырс? [23] Нет, я чуваш, только немного забыл чувашский язык, — решил незнакомец успокоить Тражука. — Ничего, за дорогу вспомню. Ты мне отвечай по-чувашски, пойму. Дорогу знаешь? Ну, если не знаешь, лошадь довезет. Да и я не забыл еще дороги на родину. Не горюй, доедем.

По пути солдат рассказал о себе, перемежая русскую речь чувашскими словами. Он назвался Осокиным, братом Тимрука. Звали его, мол, Михаилом, по-чувашски Мишши. В солдаты ушел давно, когда Тражук был маленьким.

Скоро солдат угомонился, поднял воротник тулупа и завалился набок. Но понукаемая лошадь шла шагом. Тражук, преодолевая дремоту, лениво вспоминал город — там он побывал впервые.

Улицы прямые, как струны на балалайке. Деревянные, крашеные дома с крылечками складываются в кварталы — ишь какое слово! Как называется дощатый настил вдоль домов — не выговоришь. Каждый двор обнесен забором, за ним — злые собаки. Главная улица вроде и не шире других, а какая-то нарядная. Тут уж дома каменные, двухэтажные. Ворота железные. Нижние окна — иные побольше ворот, из толстого стекла, а за стеклом разные товары. Тражук целый день ходил по улице, глазел на людей, читал вывески. И вдруг на одной: «Бакалея. И. Д. Половинкин». Так вот где живет жених Наташи Черниковой Виктор Половинкин.