Шрифт:
— Какими специфическими особенностями, — продолжает профессор, — обладает скелет рыбы…
Студенты записывают.
— Скелет рыбы, — продолжает профессор, — разумеется, не всякой — обладает чрезвычайно длинным позвоночником. В детстве (дети более наблюдательны, чем взрослые) вам, наверное, приходилось играть позвонками съеденной рыбы. Нанизывать их на ниточку, точно бусы, или как-нибудь иначе.
«К черту! К черту! — думает Замирайлов. — А дома у меня лежит такая интересная книга».
— В детстве, — продолжает профессор, — наверное, вам приходилось ловить рыбу удочкой. Приятное время. Сидишь где-нибудь над рекой, спустив ноги. В руках удочка. Поплавок чуть колышется. Вокруг — стрекозы. Кстати, что вы помните о стрекозах?
Студенты оживляются. Им вспоминается детство, они сидят на траве, над ними светит солнце.
«К черту! К черту, — думает Замирайлов. — Я не люблю деревню. И рыбную ловлю также. К черту!»
На него падает тень. Он оглядывается. По коридору идет она.
— Стрекозы, как вам известно…
Замирайлов выбегает из аудитории, не закрыв за собой двери. «Догнать! Догнать!» — он вылетел из аудитории, как стрекоза.
— Зоя!
Она — какое счастье — остановилась.
— Зоя!
— В чем дело? — Она оборачивается к нему. На минуту перед ним возникает ее лицо, большие глаза, коротко остриженные волосы.
— В чем дело?
«Ты покинула меня, — придумывает он, что сказать, — как Беатриче — Данте. Не то! Не то!»
Он хочет сказать ей. Он чувствует, что потерял голос. Робость и нерешительность, страх становятся вдруг доминирующими его чувствами. Некоторое время они стоят молча. Затем она медленно повертывается, идет прочь. Он делает шаг — догонять. Раздумывает и возвращается обратно. Возле объявления «Завтра обязательная экскурсия в Зоологический музей» стоит Уткин. Он, чудится Замирайлову, насмешливо улыбается. Дверь аудитории полуоткрыта. Виднеется спина профессора. Спина продолжает читать лекцию.
Крапивин поднялся по просторной лестнице библиотеки Академии наук. В его дырявых галошах хлопала вода. В дверях журнального отдела Крапивина остановила женщина.
— Мне на одну минутку. Я — не читать. Мне просто нужно вызвать приятеля. Возможно, он даже не в этом отделе.
— Снимите галоши, — сказала женщина. — Снимите пальто. Снимите ваш головной убор.
Крапивин, озлобленный, спустился в раздевальню. Он стеснялся снять пальто. Он считал себя не одетым — на нем не было обычной студенческой куртки. Просто косоворотка. Он стеснялся косоворотки: в библиотеке могли быть профессора. Неохотно сдав пальто — ему показалось, что швейцар с презрением покосился на его галоши — получив взамен картонный номер, он снова поднялся в журнальный отдел.
Там почти никого не было. Посередине зала стоял одинокий, как кафедра, библиотекарь.
«Не меньше, — подумал Крапивин, — как научный сотрудник. С меньшим сюда не поставят».
Он увидел: склонившись над грудой желтых газет, сидел его приятель. Крапивин тихо подошел, почти подкрался к нему.
— Как у вас, — спугнул он его, — в ваших Западных Европах?
Тот вздрогнул. Они пожали друг другу руки. Приятель с улыбочкой показал на раскрытый номер газеты.
— Совершенно исключительный экземпляр. Орган партии социалистов-революционеров.
— Значит сокращенно: эсэров, — сказал Крапивин, для того чтобы что-нибудь сказать, и без интереса наклонился над газетой. На него глянули:
«Большевики враги свободы и русского народа».
«Ленин — родственник генерала Людендорфа по женской линии…»
«Коммунисты, которые заодно с помещиками».
Крапивин выпрямился. Он зевнул, стараясь скрыть от приятеля зевок ладонью.
— С каких пор вы ударились в политику. С тех пор, как я вас помню, вы были аполитичны.
— Кто вам сказал, что я ударился в политику. Просто я интересуюсь некоторыми вещами. Совершенно исключительный материал. Не правда ли? Статьи, разоблачающие рабоче-крестьянский режим.
— И ничего они не разоблачают, ваши статьи. — Крапивин зевнул вторично, на этот раз явно. — И никого и ничего. Это «арабские сказки». И, как всякие сказки, их забавно читать.
— Я ничего не могу понять, — удивился приятель. — Как же так? Выходит — мы поменялись местами. Вы — за. Я против.