Позднее октябрьское утро пробивалось сквозь полупрозрачные занавески серым, холодным рассветом. Софа все еще спала, положив голову на плечо Кириллу и закинув на него руку и ногу. А он уже час, как не спал и, боясь разбудить ее, лежал на спине, не шевелясь и глядя в потолок. Он перебирал в мыслях события последних дней.

Вчера она сказала:

— Странная у тебя командировка. Разве журналистов посылают так надолго?

— Закончилась моя командировка, — ответил он. — Сейчас все время буду находиться в Москве.

Это была правда. Работа в Ленинграде для него закончилась. Туда начали набирать следователей пожестче, в надежде достигнуть лучших результатов и в более короткие сроки. Давление на следователей было немилосердным, и шло оно от Абакумова, а может быть, и с самого верха.

Но как быть с Софой? Его телефон в редакции никогда больше не отзовется на ее звонок. Оттягивать свадьбу становится все труднее и труднее.

Софа вздохнула, не просыпаясь, поцеловала его в шею и снова затихла. Вчера они загуляли до трех часов утра — никак не могли оторваться друг от друга. Порой ласки сменялись серьезными разговорами.

— Что будет? — с тревогой спрашивала Софа. — Столько моих знакомых и друзей арестовали, и неизвестно, что с ними. Что будет со мной?

Кирилл и сам не раз задавал себе этот вопрос. Вчера, перед тем как направиться к Софе, он разговорился с Паниным. Тот, как обычно, затащил его в пивную.

— Вознесенского арестовали. Слышал?

— Нет. Когда?

— Позавчера. 27 октября. Пока это держат в секрете. Снова 37-й год начинается. — Панин отхлебнул пива и, не поворачивая головы, движением глаз осмотрел соседние столы. — На нас это отразится самым паскудным образом.

— Как?

— Так же, как и тогда. Сначала пойдут в лагеря и под топор те следователи, которые не вышибают признание из «колобков». — «Колобками» Панин называл подследственных, потому что они не могли ни руками, ни ногами защитить себя. — А потом, — продолжал он, — после всех судов будут расстреливать тех, кто выполнял приказы сверху и ломал «колобкам» пальцы, чтобы добиться нужных показаний. Обвинят их в перегибах. Я думаю, что буду в первом эшелоне. И ты, как я понимаю, тоже, если не произойдет чуда.

Кирилл подпер голову рукой и задумался.

— Не горюй, Кирилл, все там будем, — с мрачной веселостью хохотнул Панин. — Так уж на Руси водится.

— У меня невеста — еврейка, — глухо проговорил Кирилл.

Панин сразу стал серьезным.

— Оставь ее, Кирилл, — посоветовал он.

— Я ничего не боюсь, — сказал Кирилл. — Я ради нее.

— Вот именно, ради нее, — перебил его Панин. — Если тебя арестуют, твоя жена пойдет по этапу вслед за тобой. А если будут дети, им туда же дорога.

— Она не знает, где я работаю.

— Тем более. Оставь ее как можно скорее. Даже при лучшем раскладе жениться на еврейке в наши времена. Да ты ведь не дите, сам понимаешь. Ну, по водочке вдарим для облегчения души. Давай, Кирилл.

Ресницы у Софы задрожали. Она открыла глаза и с сонной, ласковой улыбкой уставилась на него.

— Подглядываешь за мной? — спросила она.

— Ты так безмятежно спала. Боялся тебя разбудить.

Софа взглянула на стоявший на столе здоровенный будильник.

— У-ух. Уже одиннадцать. Вот это соня!

— В воскресенье можно. Когда еще отдыхать?

— Лентяй! Вставай и готовь чай. Я сейчас что-нибудь приготовлю на завтрак.

Кирилл быстро оделся и, включив электроплитку под чайником, смотрел, как Софа одевается.

— Юбка на мне болтается, — пожаловалась она. — С этими ночными дежурствами не растолстеешь.

— Ты и так хороша. Поедем в отпуск в дом отдыха, там поправишься.

— У нас намечается вечеринка, — бормотала беззаботно Софа, застегивая последнюю пуговицу на юбке. — Седьмого ноября, — пояснила она. — Я сказала, что приду со своим женихом. Я тебе позвоню на днях и сообщу, где собираемся. Хорошо?

— Я как раз хотел сказать тебе насчет телефона. Кабинет, в котором я находился до командировки, заняли другие люди.

Он остановился на секунду; в коридоре громко хлопнула входная дверь и послышались истерические крики. Кирилл поморщился и продолжал.

— У меня сейчас телефона нет, но это временно. Надеюсь, все скоро уладится.

Раздался громкий топот бегущих ног и грохот сильных, нервных ударов в дверь.

— Спасите! — визжал с надрывом женский голос. — Спасите! Сыночка убили! Спасите!