— А вы тут при чем, Юлиан? — удивился Хельм. Я так понял — напоказ. — От вас ничего не требуется. Ни пол изменять. Ни помогать сестре. Ни стремиться куда-то там.

— И вообще время терпит, — подхватил Бьярни. — Оно ведь в обеих землях по-разному течет. Кому-то из двояшек двадцать, а кому — еще и пятнадцати нет. Пока Фрейр… Юлиана будет возвращать свой натуральный облик, авось половинки подрастут и время как ни на то подтянется. И проход в завесе откроют.

— Вообще-то, Юлианы, — улыбнулся Хельм, — их тринадцать ваших девятнадцати вполне стоили. Маленький мужчина и небольшая, но вполне ладненькая женщина.

— Самое главное дело. Отчего мы им всем так позарез нужны? — спросила Юлька.

— У них беда. Заговор, который может погубить ваших брата и сестру и нарушить весьма нужный проект.

— А подробнее вы не сумеете сказать?

Хельм покачал головой.

— Подробнее? Только ещё вот что. Твою сестру, Юлиан, вырастили чужие руки. Дали ей здоровье и красоту, поместили на высокую ступень. Теперь ей трудно, и прежняя ее высота вот-вот станет эшафотом. Из тебя, Юлиана, приёмные родители сделали настоящего человека — но кого ты отблагодаришь за это вот прямо сейчас? Нужды в тебе у них нет, расставание уже их постигло, но ты всегда сможешь отыскать к ним след.

— Ребёнок, — сказала сестра.

— Мы его сбережем куда лучше вашего. Он — сокровище, редкость, достояние всего Вертдома и подарок Рутену.

— Батюшка, ты им лучше скажи, как к нам пройти, — вмешался Бьярни. — А то забудешь за уговорами.

— Через кольцо с переливчатым камнем, — кивнул Хельм. — Юлия знает, если не забыла.

— Настанет час, — продекламировала она, — настанет срок. И потеряется замок. И распахнутся все листы, роняя чудо красоты. И когда кольцо с вертдомским опалом-арлекином само наденется на палец, это значит — переход чист от тумана, пути открыты.

— И вас там встретят. Там уже начали ждать вас обоих, ибо время в Верте иное, чем в Рутене, — кивнул Хельм.

— Эй, а язык учить не нужно? — сказал я на засыпку.

— Не нужно. Вот в верховой езде потренируйтесь, пожалуй.

На прощанье, уже выходя из нашего пикапчика, он бросил рядом со мной нехилую пачку евров в банковской упаковке. Под резинку была вставлена визитная карточка:

Далее шли какие-то странные закорючки и многочисленная цифирь, не очень-то похожие на номер мобильного телефона или счет в банке. И вообще на реальную московскую действительность.

И потянулось время, которое отсчитывалось по плакеткам с лекарствами, пакетикам травяных чаев и разовым шприцам для вливаний.

Суд завершился. С подобающими реверансами, со всеми мыслимыми отсрочками и оттяжками, с заверениями в честности, неподкупности и несвязанности воли с мнением черни — но смертный приговор. Предлагалось порадоваться, что Фрейя, по скондийскому шаблону, будет обезглавлена, а не сожжена на костре и не закопана в землю по плечи ещё живой, как поступали в подобных случаях старинные рутенцы. У нас в Франзонии подобное бывало тоже.

Иногда мне кажется, что Фрейя приняла на себя ту бездну поношений, которая была предназначена моей родной дочери. Добровольная или невольная жертва.

Я погрязаю в топкой тине своего бездействия.

Почему я не смею ничего предпринять?

Эрмин говорит:

— Почему бы ей от младенца ещё тогда было не избавиться — да и сейчас, поди, не поздно. Говорили же тебе, что тогда твои противники не станут подогревать страсти.

Кто говорил? Мои старые женщины? Да откуда он знает — в то время Эрми не был еще моим наперсником. И сейчас, кстати, не так чтобы очень.

— Ты же имеешь полное королевское право помиловать.

Это снова он. Но откуда я знаю, что тогда на самого меня не навесят incestus, как называет это Дарвильи, или растление малолетней? Точнее, я твердо знаю, что попытаются. И тогда я подвергнусь в Готии их проклятому obstructio путём их трижды проклятого liberum veto, а во Франзонии перестану быть тем, кто может хоть как-то на что-то повлиять. Это по меньшей мере.

— И отчего тебе не похитить ее из Шинуаза и не перекинуть через границу в тот Рутен, откуда она явилась, на наше несчастье?

Взять из-под охраны и подвергнуть иной смерти, чем та, что ей предназначена. Возможно, куда худшей.

Нет.

Я трус.

Эрмин храбр беззаветно. Как поют жонглеры на перекрестках: «Лучше гибель, но со славой, чем позорное житьё». Ну разумеется. Сдохнуть нам — раз плюнуть. Вот, небось, Зигрид порадуется…

Ох, святая вошь, а это откуда выползло?

Мессер Барбе говорит мне:

— Бойтесь первых движений души — они не только самые благородные и нерасчётливые: они убийственно глупы и до идиотизма опасны. Откуда вы все взяли, что будет слава, а не еще горчайший позор? Образуется воронка, водоворот, куда затянет всех поочередно: Фрейю, Фрейра, Ниала, вас… и то дитя, что вот-вот должно появиться в неприступной цитадели Шинуаз.