— Не могу… — цедит сквозь сомкнутые зубы девушка. — Устоять… не могу.

— Кто из нас может-то?

— Она там… От волосиков щекотно.

— Всё тебе… — начинает Стелла и вдруг бросает ба-инхсану:

— В ноги иди! Это ж головка показывается. Девочка, опускайся пониже. Ноги на ширине плеч и согни немного. Прекрасно! Сейчас родишь. Фа, чистый рушник — принять. Да пояс, пояс размотай, он у тебя шелковый. Так, теперь одна держись.

Оба акушера пригибаются к ногам роженицы и натужно там копошатся.

— Не могу, — вполголоса стонет Фрейя. — Сейчас выпотрошусь на фиг.

— Нет, какие слова она знает! — восхищается Стелла. — Ну и не моги — теперь-то уж назад факт не повернешь. Валяй, разрешаю!

Фрейя неблагозвучно кряхтит — и в этот самый миг что-то небольшое шлепается в тряпки с визгливым капризным ревом.

— И верно — девочка, — благоговейно шепчет Фваухли. — Морская Дева. Хотя…

— Не треплись, пока не время. Отделяй. Пуповину пережми, это тебе не ваши солёные воблища: кровью мигом истечет. А теперь заворачивай дитя, живо! Простудишь. Фрей, теперь еще самый пустяк осталось выродить. Я тебя пока отсюда на руках унесу, ладно?

Через небольшое время, достаточное для того, чтобы извлечь остатки пуповины и детское место, вымыться самим и обмыть ребенка, Стелламарис говорит:

— Всё-таки оно моряна. Фрейрова кровь сказалась.

— Ну ладно. Мне кормить ее дадут?

— Нет. Ни единого денька. Единственно, что можно будет сделать, — сослаться на преждевременное раскрытие ложесен.

— А?

— Юридический термин. Будто бы ты родила до срока и недоношенного, а сама по этому поводу разболелась. Хотя легко понять, что это неправда. Дитятко у тебя крепкое, точно грецкий орешек. Ты его как думаешь назвать?

— Элинор. Старинное рутенское имя.

— У нас оно звучит в разных говорах как «Алиенор» или «Элинар». Красиво.

— Это же парня так зовут.

— А младенчику только восьмой месяц пошел. Еще неизвестно, в кого перекинется.

— Лелэлу, а мне будет отсрочка?

— Если захочешь. И придираться к нашему вранью никому неохота, тем более судейским крючкам, и на самом деле ты еще слишком слабенькая. Родить морское дитя — не значит самой быть ею. Они-то через два вздоха с постели вскакивают.

— Хотя бы посмотреть её хочу.

— Нет, Шинуаз — место архинадежное, но замкнуто в себе самом. А ба-нэсхин увезут дитя к себе и затеряются с ним в океанских волнах. Ни чиновным, ни дворянским, ни самому королю с королевой не отдадут, пока не настанет время. И вспоят, и выкормят, и оберегут.

— Ну что же, — сдавленно говорит Фрейя, — значит, всё к лучшему. Нельзя мне к ней привязываться. И не время бояться и взвешивать шансы. Говорят, от одного приговора голова с плеч не слетит — вот её и пустим в ход.

— Твоя правда. Но не вся, однако. Ибо вся интрига, куда тебя втянули, должна балансировать на грани провала и триумфа. Быть случайной, непринужденной, смётанной на живую нитку — и лишь тогда может удасться. Любой расчет рядом с жизнью не живёт.

— Эту поговорку я запомню. Да, Стелла, отыскали этот твой палаческий идеал?

— Похоже на то, — строго отвечает ей нянька. — В жизни и во плоти. Времена совпали, двери миров открылись, и тем, кто без страха, возможно станет оседлать само наше двойное бытие.

На сей раз плыли люди Брана не очень долго, но вот что я тебе скажу, мальчик. До тех пор странствовали они внутри того самого туманного потока, который мы называем Радужной Завесой. А теперь вышли из него и плыли уже по чистой воде — только не узнавали ничего, потому что отнесло их далеко назад.

И вот спустя сколько-то времени увидели моряки даже не остров, но огромную лесную страну, где трава росла по колено, цветы — по пояс, а невиданной красоты деревья прятали в своих кронах небо.

Но гордый замок на морском берегу выступал и из-за самих деревьев, подобно Вавилонской Башне… Ты разве не знаешь такой? Это где все языки перепутались, потому и не понимает вертдомский обитатель почти никого из рутенцев.

Ну ладно. Башня эта была в семь этажей и семьдесят семь ярусов… не спрашивай, что это означает, просто так говорится… — и вот что удивительно: все они, от самого широкого до самого узкого, были покрыты белыми перьями, что лежали одно к одному, будто свинцовые пластины или хорошая черепица. Это были перья Великой Змеи — Радуги.