Я не имею права судить, не будучи сама судимой. Если я превышаю свои полномочия — я кладу свой силт против всех ваших.

Магистр Чести — Тергата Та-Эль Кардинена».

Бусина тридцать первая. Янтарь

Иное завершение основной темы

За столиком одного из самых фешенебельных ресторанов Срединного Города беседуют двое.

— Вот они, степные владетели, — добродушно и недовольно говорил Таир-шах. — Глашатаи эры праведных халифов. В парламенте их половина на половину: можно сказать, они меня и выбирали. Карха на бедре, плеть за поясом, иной с месяц воды не коснется, даже перед намазом физиономию под ветер с песком подставляет, чтобы начистило. Пальцы на руках точно обрубки, а все заводы точного машиностроения ухватили. И скот, молоко, кожи, тутовые деревья, масличные и фиговые рощи — по-современному, сырье для легкой и пищевой промышленности. Ничего, а? В город едут — так непременно с женами: супружниц по старинке экранируют от чужого глаза, а по сути — воли им над собою дают больше, чем иной муженек с современными взглядами. И еще от них зависит, будет ли подписано соглашение, которого мы с вами оба жаждем. Они-то из Эро в Лэн к своей родне без виз попадают, в отличие от меня: зачем им союз на бумаге?

— Сейчас этот дядя займет место для своей кукен, — ответил его спутник. — И бьюсь о заклад, не в отдельном кабинете, а посередь зала, а сверху спустят такой круглый занавес из кисеи, чтобы госпожа могла и покрывало снять для удобства, и красу показать без нарушения приличий.

Упомянутые супруги уселись на возвышении. У полога стали двое кешиков: один черноволосый и молодой, другой — рыжий с проседью. И вид, и ухватки у второго явно не здешние: боец матерый, да не эроской школы.

— А ведь хороша, — заметил Таир-шах. — Он пожилой, а у жены лицо совсем юное. Хотя это, пожалуй, из-за вуали так кажется. Волосы совершенно седые, но вот взгляд сияющий.

— Это же кахан Абдалла. Как я не признал, — точно про себя произнес его собеседник.

— Абдалла? Про его четвертую жену говорят непонятное. Будто он ее подобрал в оазисе у колодца полумертвую, потом отпустил от себя по всей форме, а еще позже взял обратно уже не мусульманкой, а христианкой, вроде как нового человека. Чтобы через промежуточный брак не проходить, что ли? Или ему тройной талак за один зачли? Спросить бы у муфтиев, как они увязали сие с шариатом!

Женщина встретилась с Таир-шахом глазами, чуть подняла бровь. Поманила к себе за кисею рыжеволосого кешика и вполголоса заговорила с ним.

— Вы, пожалуй, и ее знаете, Карен-ини?

— Да, знаю, — суховато ответил тот. — Вы тоже. Вспомните.

«Вот оно что, — смятенно подумал Таир. — Та юношеская эскапада, когда я почти против батюшкиного желания отправился заключать мир с эдинцами, по существу, на разведку… И меня поили, кормили и выручали… И я говорил с президентом, хотя не извлек из этого никакой практической пользы».

Рыжий выслушал свою госпожу, поклонился и направился прямо к двоим высоким персонам.

— Высокочтимый и достославный Таир-шах! Моя госпожа Киншем-кахана, «Победительница Судьбы», супруга князя Абдаллы-ибн-Мансура и мать его сыновей, говорит: «Я помню твою соль. Если тебя что-либо заботит — скажи мне, и я сделаю все, что в моей власти».

— А велика ли власть твоей госпожи? — спросил Таир.

— Так велика, как только Аллах дозволяет смертному, выступающему по его пути! — торжественно произнес Локи.

Бусина тридцать вторая. Адуляр

Для Денгиля его жена была морем в тумане: вблизи со стеклистым плеском разбиваются о гальку мелкие волнешки и уходят, таща за собою скользкую водоросль и песок, а там, за далекой клубящейся стеной, — Неведомое. Вечно напевая что-то хрустальным своим голосом, скользила по одному из их временных пристанищ, на ходу рассовывая по местам все, что неладно положено, резала хлеб и овощи для стола, толкла белье в тазу и развешивала его на веревках, выгибаясь в тонкой талии. В горном доме заплетала Хрейе косичку и читала ей сказки про Белого Льва, Золушку и Властелина Колец. Скакала с мужем по горам и долам — стремя в стремя, рука в руке. Он привык к ее советам, ненавязчивым, брошенным мимолетно, как озорной камешек в стекло. Но к камешку бывал привязан шнур, а к шнурку — шелковая лестница, ведущая узника на свободу.

Тому, что это поистине его богом данная половина — не переставал удивляться. Взял за себя почти силой, но ни слова упрека не услышал. В любовном служении была вроде безыскусна, но отродясь он не испытывал ни с кем ни такой блаженной отрешенности, ни возрождения все силы и молодости. Привык, что женщины берут, поглощают мужчину — эта же одаряла.

И еще было то, до чего все боялись касаться. Отвага движений, бесподобная четкость и пластичность танца, крылатый голос, на вершинах своих достигающий набатной звучности. Всеведение, скрытое за негромким юмором. Непонятная сцена в Зале Тергов и еще менее ясное ночное приключение в эроских лесах.

В городе Эдине они с Денгилем заняли прежнюю ее квартиру на улице Трех Берез. Дом после обыска и грабежа стоял запечатан и пустешенек, точно скорлупа от съеденного ореха. Правда, Тэйни уверяла, что и конфисковать было почти что нечего. В любом случае, думал он, неплохо: воспоминания ушли вместе с вещами. Или не ушли, а притаились?

С собой они, несмотря на свое высокое положение, привезли тоже немного. Все богатое и красивое в семье оставлялось для дочки, а затаскивать Хрейю в военное положение было нельзя.

Ибо хотя Оддисена забрала под себя уже весь Динан и стояла, где гласно, где негласно, за спинами новых народных избранников, старое правительство и остатки его спецвойск вот уже с месяц как закрылись в Замке Ларго.

Кроме Денгиля, в городе были Шегельд и Диамис. Первый работал второразрядным чиновником в департаменте образования, а вторая, как и прежде, в Музее Серебра.

«Звездочет» и напросился ним вечером на чай с медом и коржиками. Пил долго, мялся, глядел в донышко чашки. И вдруг заговорил с Денгилем в отсутствие жены — вопреки семейному обычаю.