— Антиса я уговорю. Место выберем. И — могу ли сделать для вас еще что-либо?

— Да самое логичное. Отыскать для меня имама пообразованнее, чтобы Коран мне почитал и поговорил со мной.

— Но… вы же крещеная.

— Так ведь и безбожница. Моя ли вина, что в городе по случаю блокады съели всех миссионеров?

«Верховое» платье из тяжелого янтарного шелка с разрезами спереди и по бокам, здешней покупки и самое свое роскошное, такие же шаровары и простой дорожный плащ с башлыком она отыскала в шкафу сама и надела под ленивую ругань охранников, никак не могших взять в толк обстоятельства. Туго закрутила косу вокруг головы, проткнула насквозь костяными шпильками. Налту, ее кобылу, подседлали, как ей было нужно. Руки хотели спутать еще на земле — воспротивилась:

— Не срамите меня перед лошадью, она же привыкла, что я в седло взмываю птицей.

Везли по полупустынному городу на рысях и меж двух всадников. Один из них держал повод. Редкие зрители с благоговейным ужасом оглядывались на волосы, высвечивающие из-под капюшона, нарочито прямую посадку и клинок, подвешенный к задней луке.

А окраины — все забиты людьми, не проехать! Ее спутники крикнули — и нашли ведь те место, где утесниться. И снова непонятное выражение у всех на лицах. Нет, не страх, пожалуй, и не глуповатое изумление, как у ее стражи…

Боевые порядки у кэлангов тонкие. Не удержат. Наши укрепились понадежнее.

— Где премьер-министр? — спросила у своего конвоира.

Тот сердито сплюнул.

— Разговаривает. Вон там.

Есть ли среди наших побратим, подошел ли? А другие?

Ей казалось, что она угадывает фигуры, постав головы, характерные жесты. Было мутно внутри от того, что собиралась сделать, но и злость на своих подкатывала к горлу. Господи, если ты есть, не наказывай меня за самоуправство и ересь! Сам здешний шейх-уль-ислам — вот кого привел мне умница Карен — уверил меня, что надо говорить слова сердцем, и никакого греха не будет.

— Всё, уходят назад, — сказал охранник.

Роналт. Карен. Еще люди в буром.

— Что, брат мой, бесполезно?

— Начнут, когда захотят, — вполголоса произнес Карен. — Нападение на здание вашего представительства и то пошло в ход. Во всем виноваты мы и только мы.

— Да и верно: разве я стою целого Вечного Города? Любой его дом меня дороже. И верно — большой сундук с драгоценностями…

Подошел Роналт Антис, дотронулся до ее стремени.

— Ина Та-Эль, я сыграл впустую. Вы по-прежнему идете до конца?

— Иду, разумеется, — ответила она быстрым, почти деловым тоном. — Карен, пусть мне откинут башлык, а то, чего доброго, никто не догадается, что это я и есть. Быстро! Умелого человека нашли — для моей сабли?

Он кивнул. Глаза спокойные, а губа прикушена.

— Помогите сойти. Руки-то развяжите, саблю я должна отдать сама, недоумки, своего обычая не знаете! — это охранникам и почти неслышно. — Так. А теперь я говорю.

«Святой Хыдр, что вещал Моисею, и все христианские пророки, дайте мне полную силу моего голоса!» — взмолилась она про себя. И голос этот, подобный звучанию серебра и огня, взлетел вверх по склону:

— Солдаты! Вы были моими братьями. Те из вас, что ходили под моей рукой, не запятнали себя ни поражением, ни бесчестьем. А теперь вас ждет и то, и другое. Я умру раньше, сейчас, и это хорошо, потому что я не увижу, как вы обращаете в руины Вечную Душу Динана и проливаете кровь мирных людей. Пусть же эта кровь ляжет на ваших путях! Пусть иссушит семя в ваших чреслах и сгноит плод в лоне ваших женщин!

Тишина воцарилась в мире. Даже тех, кто не был вовсе суеверен, поразила мощь, с которой было произнесено это ритуальное проклятие, по понятиям Гор и Степи — самое страшное изо всех возможных.

А Танеида продолжала:

— Даже синее небо, куда я иду, хочу делить не с вами, а с теми, кого вы скоро убьете.

И тут она подняла правую руку с указательным пальцем, направленным в небосвод:

— Свидетельствую! Нет бога, кроме Бога, и Мухаммед — пророк Его… и Терг и Терга — двуединая суть его на Земле Живущих!

Тут оцепенели и кэланги.

Подошел пожилой шейх, тот самый. Благословил:

— Иди, дочь, пусть Аллах даст тебе место среди воинов.

И она пошла за ряды, легко, будто танцуя, с той мимолетной и жесткой полуулыбкой, какая появлялась у нее в сражении и которой так боялись даже ее всадники. Никто не двинулся за нею, ни стража, ни Карен, — всех точно сковало.

Внутри уже был составлен широкий круг из автоматчиков: стояли настолько плотно, что ей пришлось пробиваться на его середину.

— Где мне стать… мастер?

— Где хочешь. Приказания мне еще не дали.

— А мне и не к спеху, право слово, — пробормотала она. Скинула плащ себе под ноги, не торопясь опустилась на колени: испытанная поза покоя и защиты, в свое время патеры приучили. Так ее не было видно никому, кроме тех, кто стоял в первом круге, но кожей, затылком чувствовала Танеида, как растет напряжение, центром которого была она. И тут случилось то, что было в госпитале, у Глакии, в объятиях Денгиля: она словно выпала из этого мира в странное обиталище. Зеленое, как деревья за окнами ее лэнского дома, но зелень и свежесть удивительным образом были внутри нее самой. И огонь, который не жег, а сверкал. И вроде ее и не было, но она слушала, как ее голос поет: