«Вертоград моей сестры,

Вертоград уединенный…»

То же, что было ею раньше — стало черным пятном, точкой, всё более и более сжимающейся.

— Ина! Посестра! Да очнись же, — кто-то тряс ее за плечи, поднимал с земли в свои объятия, и она увидела в сантиметре от своего лица милую, совсем уж поглупевшую морду сердечного друга Нойи.

— Я через ряды еле прорвался, не пускали. И кого! Меня! Слушай, наши верховные приехали сюда, договариваются с Антисом. Всё сбилось к чертям. Да разве мы, твои — стреляли бы по городу? В жизнь бы не стреляли!

И потащил ее обратно. Ряды бурых мундиров уже смешались с серыми, башлыки — с красными накидками: действительно, ничего не понять.

— Вот, Марэм-ини, привел!

Министр покосился в их сторону и продолжал:

— Безусловно, господин Роналт, войска мы отводим на договорные позиции. Я думаю, что Ставка даст добро и на переговоры с целью окончательного и мирного решения всех проблем. Однако мы категорически настаиваем, чтобы полковник Танеида Эле была немедленно отпущена к своим.

— Что до последнего, у нас возражений нет.

— Простите, — она без особых церемоний взяла из обоих под руки: Марэма — под правую, Антиса — под левую. — Боевым полковником всё ж не принято швыряться, как черствой горбушкой. Марэм-ини! Поскольку, на мой взгляд, именно на нашей стороне лежит вина за нарушение перемирия, моя жизнь, бывшая его залогом, мне в никоем разе уже не принадлежит. И если Роналт-ини в неизреченной своей милости этот залог мне возвратил, то, по всей видимости, чтобы сделать меня гарантом успешного завершения нового этапа переговоров. Это будет самым справедливым!

Уже в доме у Карена Танеида расхохоталась так безудержно, что он насилу ее унял.

— Да нет, я не сошла с ума и не закатила истерику, просто вот тогда, когда я шла через ряды одна, я уже знала, что побеждаю. А живая или мертвая — безразлично.

Помолчала и добавила в виде итога:

— Бог, разумеется, знал, что творил, но ради всего святого, что он имел в виду, когда делал меня мусульманкой?

Кардинена — имя блеска

К вечеру этого же дня к Танеиде пришли трое: Роналт Антис, Карен и шейх. Начал, конечно, Роналт как глава делегации.

— Уважаемый Марэм Гальден требует, чтобы мы передали вам текст мирного договора для ознакомления, но поскольку обговорен и подписан он будет лишь завтра, я изложу его содержание устно и в общих чертах. Нас он удовлетворяет. Правда, те из нас, кто захочет эмигрировать, не смогут взять с собой ни недвижимость, ни сколько-либо ценное из своего личного достояния, да и пожелавшие остаться должны будут пройти через — как бы это мягче сказать? — персональный досмотр. Однако город Лэн невредим, мы живы, и проблему банд решать уже не нам. Вы, госпожа Та-Эль, можете распоряжаться собой всецело; хотя, по справедливости, на этот раз вы сами себя связали. Кроме того (тут он чуть заметно улыбнулся), путем локального трехстороннего обсуждения — Марэм-ини, достопочтенный шейх и я — мы решили, что от вас, единственного красного партийца в стане правоверных, не следует требовать истовости и строгого соблюдения Пяти Столпов, учитывая к тому же исключительную обстановку, сопровождавшую ваше обращение.

— С нас довольно, — добавил шейх-уль-ислам, теребя бородку, — что вы знаете Коран лучше многих членов лэнской общины, даже ходите в мечеть по пятницам, чтобы его слушать, и скромно стоите за спинами не только мужчин, но и других женщин. Будете ли вы молиться пять раз на дню и давать от ваших средств во имя Аллаха, то Он Один свидетель. Блюсти Рамадан для вас будет не так уж трудно: по слухам, на ваших правительственных заседаниях день то и дело меняется местами с ночью. А паломничество в Мекку… жизнь в Динане такова, что слишком многие из нас всю жизнь мечтают о нем напрасно.

— И снова скажу я, — добавил Роналт. — Мы специально советовались с господином Марэмом, какой частью наших достояний мы можем распорядиться, чтобы сделать вам подарок, а с вашими приближенными воинами — какого рода подарок вы не сочтете неудобным для себя от нас принять. Взгляните на него: он у входа.

Там юноша в бурой форме, уже без погон, однако еще при шпаге, держал под уздцы вороного жеребца — не слишком высокого в холке, с маленькой головой и круглыми ноздрями, широкогрудого и тонконогого. Грива, хоть и густая, стояла щеткой, точно у мула или полукровки, хвост достигал копыт. И на солнце отливал он не атласистым, а скорее бархатным каким-то блеском, точно вбирая в себя дневной свет.

— Мне сказали, что он обучен ходить в горах, в бою — драться вместе со всадником, однако истинного хозяина у него пока не было. Ему четыре года, и зовут его Бахр, «море».

Танеида ахнула, положила коню руку на холку — для себя что-то уж слишком робко.

— Сахару мне дайте, люди! Ну, не сахару, так хлеба с солью.

Но конь не стал брать горбушку — косился и нервно перебирал копытами. И тут из-за дома нежно заржала золотистая Налта. Бахр затанцевал на месте и радостно затрубил в ответ.