— Ты погоди здесь, я этой гулене овса задам, коли уж запарено.

Девочка исчезла с Налтой в поводу и через несколько времени вернулась с плошкой в поднятых руках. За ней, сквалыжно мяуча, шли две кошки.

— Малявки опять им молоко у самой конюшни оставили. Коты до него не больно охочи и пьют только под настроение. Зато змеи приходят и лошадей пугают.

— А кошки не боятся змей?

— Что ты! Вон Барсюга, — она кивнула на вальяжного серополосного кота с белыми лапами и интеллигентной мордой, — одного бедного ужика чуть пополам не перервал. А ужи и гадюки трудолюбивые. Оберегают корни в земле и кору на стволах.

Она нагнулась и потрогала щиколотку и выше.

— Ох, ногу вчера натерла об одну толстую кобылу. Ноговицы надо было надеть, не полениться. Кони здесь не выгулянные, собаки от сытости еле брешут, кошки мышей не ловят… Дармоеды. Только детям с ними играть.

— И много детей?

— Ага. Я попыталась как-то пересчитать — три раза сбивалась. Братцы-сестрицы родные, двоюродные, троюродные, N-юродные и просто так, без родословия и порядкового номера. Одно слово — дитятник.

В дом вела стеклянная дверь. Собственно, здесь был полукруглый эркер, доходящий до земли и весь увитый диким виноградом. Обширный коридор был разделен поперечными выступами на части разного цвета и вида. Около столовой был черный кафель с рисунком из зеленых и желтых кленовых и каштановых листьев, на полу стояли букеты в плоских вазах. Одна из вездесущих кошек сидела на подоконнике и от нечего делать мыла себе подхвостье, задрав ногу пистолетом.

— Ты потише себя веди, а то весь дом перебудишь.

Однако на звон ложек о тарелки пришла огромная овчарка с кроткими глазами, сохраняя достоинство, улеглась у миски на полу. Зевнула, показав два ряда клыков, похожих на белые скалы. «С такими сторожами легко быть храброй», — подумалось ему.

После завтрака (отварная рыба и овощи для него, творог с земляникой и сливками для девочки, мясной кулеш — собаке) перешли в библиотеку.

Он сидел на кольцеобразном диване, а девочка бегала у него за спиной по деревянному променаду.

— Сколько книг у вас. И редкие! Я столько в частных собраниях не видал. Однажды только, в юности, и то вроде бы меньше.

— Это вообще-то библиотека Оддисены.

— А кто главный хранитель фондов?

— Я. Что ты смеешься, прочим домашним это до лампочки, им бы детективчик пострашней на ночь почитать. А я все книги и альбомы знаю в лицо. Вот смотри: эти, по коневодству и о старинном клинковом оружии — папина папы; языковедческие на всех современных языках, инкунабулы, рукописные на арабском, исторические трактаты, это… (она чуть запнулась) маминой мамы. Латинские и древнегреческие свитки в футлярах, стихи, всякие шедевры полиграфии — от дедушки, который был ей мужем перед Тергами, ну, конечно, он был тогда не дедушка. А вот эти тафсиры, и сунна, написанные почерком насхи, и Хайам, и Газали, и Авиценна, и Великий Шейх — наследство от другого дедушки, которому она была женой.

Он чуть усмехнулся такому странному перечислению родственных связей.

Девочка ухватила, наконец, альбом ин-кварто и с ним в руках соскользнула на попке по скату спинки прямиком в диванное сиденье.

— Смотри, какие красивые рисунки, только вымытыми руками и листать. «Пламенеющие клинки», знаешь, с витым лезвием, как Зульфикар пророка; дамасские с узором «виноградная гроздь», испанские «волчата», индийские куттары со сдвоенной рукоятью, рога дервиша, японские парные мечи, скандинавский булат, динанские «жальца» и эроские кархи… Ты про мечи любишь читать?

— Ни читать, ни видеть. Ты лучше мне про своих зверей расскажи. Я ведь, собственно говоря, бродячий маг… то есть волшебник.

— Взаправду?

— Ну, во вполне земном смысле. Работаю со всякими животными, выхаживаю, приручаю, размножаю на воле. Решил, что нашему младшему брату-минориту больше всего к лицу печься о братьях еще меньших.

— Ой, послушай, а ты с птицами не пробовал говорить? Может статься, тебя и вовсе Франциск зовут?

— Пробовал, не выходит пока. Ни в какую не понимают, не дозрел, видимо. Вот пишу много: книги публикую, статьи кропаю по своей тематике, биологической, с того и живу. Еще езжу: Гринпис, Международный экологический комитет, всякие там постоянные комиссии по соблюдению гомеостаза в природе и обществе, заповедники, лесничества вон здешние… А звать меня Дэйн.

— А меня Кинни. Я это имя всё время тебе посылаю. Извини, мне показалось, что ты меня слышал.

Она заткнула альбом на место.

— Теперь ко мне пойдем. Отдохнешь, если захочется.

В ее комнату вела дверь прямо из библиотеки. Огромное окно во всю стену было забрано деревянным переплетом. Пышный, изумрудного цвета палас, множество растений на полу и по стенам делали комнату продолжением сада. На холстинковых обоях были прикноплены детские рисунки, различные по художественной манере и возрасту исполнителей. Широкий подоконник был завален ракушками, камнями, флакончиками, феньками, игрушками из ниток и шишек и прочей милой чепухой. У раскрытой створки сидел небольшого формата еж и деловито лопал шматок вареной колбасы. Увидев Кинни, развернулся и подставил под ее ладошку пузо, покрытое редкой белой шерстью.

— Вот, полюбуйся: неженка, тунеядец и змееед. Кто за бедненькой Эгле по всему саду гонялся, Рикки-Тики-Тави недоделанный?

Зверь сердито ругнулся по-ежиному и шастнул в открытую оконную створку.

— Покончил жизнь смертоубийством в порыве благородного негодования. Ничего, там газон и земля мягкая. Зато цветы от такой жизни хоть вовсе не сажай.

Уселись оба на матрас, покрытый грубошерстным одеялом.

— Это я бабушкину комнату у мамы выпросила. Знаешь, тут было вот такое бронестекло, во всю стену — и даже без форточки!