— О, разумеется! — воскликнула Наоми и налила себе еще хересу. — Только бы мне не мучиться так.

Взгляды их встретились.

— Вы видитесь с Эваном? — поспешно спросил я.

— Мне кажется, Джонни встречается с ним, — ответила Наоми деланно бодрым и чересчур громким голосом. — Но Шолто у нас не бывают, так же как и мы у них. Почему — спросите у Джонни. Но я уверена, что с Эваном они встречаются. И мне очень хотелось бы знать, какие еще рестораны им принадлежат. Мне кажется, у них не один ресторан. Я уверена, что Шолто тоже имеет к этому отношение.

Враждебность, с которой она все это произнесла, так накалила атмосферу, что стало трудно дышать. Наоми вся напряглась, было ясно, что сейчас произойдет взрыв.

Однако лицо Джонни по-прежнему оставалось безмятежным. Засунув руки в карманы, он легонько покачивался на носках, а во взгляде, обращенном на Наоми, кроме нежности и заботы, ничего не было. Я вдруг заметил легкий, почти детский пушок на его скулах.

— Наоми, тебе не кажется, что Клоду не слишком приятно быть свидетелем наших семейных ссор? Ты, право, ставишь его в неловкое положение.

— Клод — мой друг, — воскликнула Наоми и часто заморгала. — Разве не так, Клод? Ведь вам все о нас известно? Вся подноготная?

— У вас своя жизнь, друзья мои.

— О, так бы мне хотелось, чтобы она не была вам безразлична! — И Наоми в каком-то отчаянии рывком поднялась и пересела на ручку моего кресла. — Меня тревожат дела Джонни, и он это знает. Я боюсь за него. Я боюсь его ресторана или… ресторанов? Что вы затеяли с Шолто, Джонни? Я так боюсь, что его впутают в какую-нибудь историю. Я была в этом заведении у вокзала Виктории и одно могу сказать — такой ресторан невозможно содержать честным путем.

Я подумал, что Шолто и Филд, словно навозные мухи, жиреют на отбросах. Нынешнее время — их золотой век: грязи и навоза хоть отбавляй.

Филд так осторожно сошел с приступки у камина, будто спустился с высокой стены. Он снова наполнил мой стакан и протянул мне портсигар. Затем отошел в глубь комнаты и сел на диванчик, аккуратно подтянув на коленях брюки и скрестив ноги; он нахмурил лоб, словно обдумывал, как лучше объяснить упрямому ребенку разницу между добром и злом.

— Дело вот в чем, Нао. Ты обвиняешь меня и Форбса в махинациях, но между махинациями и преступлением немалая разница. В наши дни махинациями могут называть умение использовать кое-какие из оставшихся возможностей. Проявляй смекалку, если не хочешь пойти на дно. Помню, когда я собрался уходить от Хэймера, он сказал мне, что в наше время подлинный героизм — это умение быть счастливым. Вот я и пытаюсь сделать нашу с тобой жизнь более или менее счастливой. Это отнюдь не какая-то роскошная жизнь, и я не купаюсь в золоте, если бы я был мошенником, я жил бы совсем иначе. Форбс совершенно законным образом ведет дела ресторана «Ла Мадлон», просто вся суть в его деловой смекалке. Моя же обязанность — следить за счетами. И ей-богу, дорогая, я не побоюсь в любую минуту предъявить их ревизору.

— Но что у тебя за дела с Шолто? — никак не могла успокоиться Наоми.

Джонни улыбнулся доброй и печальной улыбкой клоуна.

— Я уже говорил тебе, что не помню, когда и виделся с ним в последний раз.

— Я не верю тебе!

— Можешь не верить. Однако, это правда.

На мгновение мне показалось, что Наоми уже вполне овладела собой и сейчас мы все спокойно вернемся к прерванной беседе. Она с усилием поднялась с ручки моего кресла, тяжело опираясь о мое плечо, отошла к камину и вдруг приняла ту же позу, в которой только что стоял Джонни, — стала спиной к камину и вытянула руку вдоль мраморной доски.

Глядя в пол, она заговорила тем тихим и напряженным голосом, который не предвещает ничего хорошего.

— Законное ведение дел, смекалка, знание ходов и выходов… Ну, конечно, я просто дура, тревожусь и возмущаюсь по пустякам. Но в этом мире так много причин для возмущения. Вы сочтете меня глупой девчонкой, Клод… Джонни только так и думает обо мне, а вы наверняка поддержите его… Но, когда мы действительно были детьми, нас учили каким-то заповедям, не так ли? Сначала наши родители учили, потом учителя в школе… Не лгать, не обманывать, отвечать за свои поступки, делиться тем, что имеешь, с ближними, не брать чужого… Все это, если не ошибаюсь, имеет отношение к религии, не так ли? Если человек верит в бога, он старается следовать его заповедям. А в наши дни разве верят в бога? Я имею в виду по-настоящему, в душе. Я знаю, что откровенных безбожников не так уж много. Даже люди, которые не ходят в церковь, должны во что-то верить, не так ли?

— Сейчас, скорее, верят в черта, — решил пошутить я, — в того самого, о котором говорят: «…и пусть черт поберет отстающих».

— Именно! — Наоми сложила вместе ладони, словно хлопнула. Ее глаза казались синими озерами — вот-вот хлынут слезы. — Джонни считает меня дурой, потому что меня возмущает малейшая нечестность. Я действительно дура, правда? Все кругом живут так. Такова жизнь, иного выхода нет, правда? Даже те, кто не пользуется черным рынком, подкупают молочника, чтобы получить лишнюю пинту молока. Я знаю даму, которая специально покупает своему бакалейщику гранаты, потому что он их любит. Боже сохрани, что вы, какие взятки? Взятка — это так гадко, недостойно! Просто бакалейщик обожает гранаты, а дама всегда может рассчитывать на лишний фунт масла. Все вполне честно и благопристойно, не так ли? Я просто сумасшедшая, — так говорит Джонни, — потому что предпочла бы голодать, жить на одном пайке, как и все, но не брать ни крошки из того, что мне не положено. А все потому, что я верю в заповедь «не укради». Говорят, что религия нужна, не то рабочий люд совсем отобьется от рук…

Слезы крупными каплями покатились по ее щекам.

— Боже, как я мучаюсь, как страдаю! Мне хочется умереть. Я ненавижу эту квартиру, потому что не знаю, из каких средств мы ее оплачиваем. Я ненавижу эти тряпки, ненавижу то, чем занимается Джонни, потому что это все тайна, тайна!.. Мы были так счастливы, когда были бедны!..

— Ты была счастлива, дорогая, — очень тихо сказал Джонни, — но не я. Мне всегда хотелось дать тебе больше, но я не мог.

— Мне не нужно ничего из того, что ты мне сейчас даешь! Я ненавижу все это, мне тошно и противно! Разве так уж глупо, смешно и наивно хотеть быть честной, не стыдиться ничего и никого? Разве все, чему нас учили в детстве, — вздор и чепуха? Разве все это теперь никому не нужно?..