— Нет, нет, bell-m'ere, никакого «совещания» у нас нет, — поспешила успокоить ее Чармиан. — Как ваш бридж?

— Я проиграла.

— Вот пустяки. Ведь удовольствие в самой игре, не так ли?

— И тем не менее я не могу позволить себе проигрывать, — раздраженно сказала старуха, — это портит все удовольствие. Придется отказаться даже от бриджа.

— На сколько же вас обставили на этот раз, маман? — лениво спросила Чармиан.

После секундного колебания миссис Шолто все же ответила:

— Пятнадцать шиллингов девять пенсов.

— Сущая безделица! Стоит ли расстраиваться из-за этого?

— Для богатых молодых особ, разумеется, это безделица. Но не для нищих старух! — с неожиданным раздражением сказала миссис Шолто и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Чармиан гневно ударила кулаком по ручке кресла. Лицо ее залилось краской, глаза недобро блеснули.

— Вот чего я в ней не выношу! Я готова оплачивать ее наряды и ее карточные долги и не прошу ее быть мне за это благодарной. Но эта ее возмутительная манера изображать меня богатой бездельницей, занимающейся благотворительностью от скуки…

— А разве это не так?

Гнев Чармиан мгновенно угас.

— Прости, это все мой отвратительный характер. Забудем об этом.

— Тем хуже.

— Разумеется, тем хуже для меня.

В комнату вошел Эван.

— Ты сегодня что-то рано, — заметила Чармиан.

Было без четверти десять.

— Ты считаешь? — Эван, мрачно посмотрев на нее, вышел.

Погруженная в свои мысли, Чармиан какое-то время молчала, глядя в окно на синий жаркий вечер, затканный узором из позолоченных закатом ветвей с рубиново-красными и золотыми листьями.

— Какое необыкновенное лето, — промолвила она. — Будет ли еще когда-нибудь такое? Доведется ли нам снова увидеть такое лето?

— Тебе тяжело с ними, Чармиан, — сказал я. — Ты уже на пределе, от этого можно сойти с ума. Если он еще хоть раз посмеет так говорить с тобой в моем присутствии, я дам ему пощечину. Я давно бы это сделал, если бы ты постоянно не вмешивалась.

— Ничего, — промолвила она, тихонько раскачиваясь на стуле. — В понедельник я уезжаю с Лорой на несколько дней в Борнмут. Свекровь, разумеется, едет с нами.

— Как ты выдерживаешь все это? Изо дня в день!

— О, — ответила она, — ведь, в сущности, это мгновения. Как ты не понимаешь? Вот они нагрубили мне, и это доставило им удовольствие. Сейчас они войдут и будут ужасно милы и внимательны, как будто ничего не случилось. Этого им хватит на несколько дней. Вот так мы и живем. Вполне сносно, уверяю тебя.

Но Чармиан не стала дожидаться, когда муж и свекровь подтвердят ее слова. Она громко крикнула в коридор, что уходит гулять, и предложила мне пройтись по Риджент-парку.

Даже к вечеру жара не спала. Одна лишь желтая и круглая луна, казалось, источала свежесть и прохладу. В парке гуляли мужчины без пиджаков и девушки в легких платьях с обнаженными руками, на которые падал голубоватый свет луны.

Мы молча шли по аллее, потом остановились в тени деревьев. Мы были одни здесь, и Чармиан, повернувшись ко мне, тяжело опустила мне руку на плечо, словно устала или ноги ее внезапно свела судорога. Задыхающимся, полным сдерживаемых рыданий голосом она промолвила:

— О, как я несчастна, как я несчастна! Но я не могу уйти от них, не могу. — В отчаянии она закрыла лицо руками. — Я пропащий человек, Клод.

— Родная, это неправда.

— Нет, нет, это правда. Было время, когда я могла еще уйти, но я сама отказалась. А теперь поздно. Я добровольно взяла на себя это бремя, и теперь все кончено. У меня не хватит решимости порвать. Я не могу взять Лору и уехать. Ведь Эван может отнять ее у меня.

— С его-то репутацией?

— Никакой надежды, никакой надежды! Я сама виновата в том, что «попустительствовала». Ты знаешь, свекровь сказала мне это.

У меня мелькнула горькая мысль, что если бы старуха не сказала того же Хелене, та, может быть, была бы жива сегодня.

Гнев душил меня, и я не мог говорить. Молча я заставил Чармиан вытереть слезы, зажег ей сигарету и поспешил увести подальше от предательской тени деревьев, где выдержка изменила Чармиан и она дала волю своему отчаянию.

— Мне лучше вернуться домой, — сказала она. — Я уже успокоилась. У меня все-таки есть утешение.