— Он? — разочарованно протянула Лена. И, помолчав, прибавила, как виноватая: — А на яблоне… тоже он?

— И на яблоне.

— Там же было совершенно ничего не понять!

— Не понять? Ну и пусть. Только ты должна дать мне слово, в общем, обещать, что про это никогда и никому…

— Никогда. И никому. — Лена, даже если бы захотела, не могла отвести глаз от Алешкиного лица, такое оно было упрямое и нежное.

— А если тебя когда-нибудь кто-нибудь в жизни обидит, ты мне только дай знать, поняла?

Последние слова Алешка проговорил так быстро и горячо, что Лена, по детской нелепой привычке, приоткрыла рот. Правда, сразу догадалась, закрыла и пошла вперед торопливо, склонив набок голову, с самым подобающим видом. Как-никак это было хоть и косвенное, но объяснение в любви!

Теперь, сидя на набережной рядом с Диной, Лена исподтишка разглядывала Алешку, в двадцатый раз спрашивая себя, не наврал ли он там, на бульваре, и если наврал, то зачем. А потом быстро взглядывала на Ваську, громоздкого, с вылезавшими из рукавов руками и заросшим щетиной лицом. Если стишки писал правда он, — значит, настоящий артист, ни разочка даже не взглянул на нее!

Второе событие касалось Дины.

Они уже пересекали площадь перед сквером. Проворный мальчишка-газетчик, с холщовой сумкой через плечо, пронесся мимо, крича:

— А вот кому «Вечерочка»! Последние новости, рабочий Берлин на демонстрации!.. — И вдруг, обернувшись, скорчив рожу, завопил: — Тили-тили-теста, жених и невеста!.. — показывая пальцем на Дину с Алешкой, шедших впереди.

Дина побагровела. Пустилась вслед за мальчишкой, как дикая кошка. Тот увернулся, исчез среди прохожих. Алешка с Васей насилу догнали Дину. Она пошла уже рядом с Васей, а на Алешку смотрела, как на врага. Когда же спустились к Москве-реке и Васька ни к селу ни к городу брякнул: «Слаб о кому-нибудь искупаться?» — она, ни слова не говоря, помчалась по широким ступеням к воде. Лена завизжала. Алешка в два прыжка нагнал Дину, схватил за руку.

— Тоже думаешь, мне слабо? — с вызовом крикнула она.

И Лена совершенно отчетливо увидела, что в глазах у нее стоят слезы.

Конечно, это была ерунда. Но Лена успела заметить в лице подруги и другое: то, чт о Динка яростно высмеивала в девчонках, называя «распускать миндальное масло». А это что-нибудь да значило…

— Ленка, ты спишь или нет?

Она испуганно подняла голову. Дина, Алешка и Вася стояли сзади и дружно гоготали. Пока она размышляла, Васька всю ее посыпал песком — плечи, платье, колени…

— Ой! — Лена спрыгнула, отряхнулась. — Вы что?

— Пошли до Крымского моста?

— Пошли!

— Давайте споем? «Те, кто силен не словами, а делом…» Или лучше…

— Нет, я сейчас скажу вам стихи. — Васька ехидно посмотрел на Алешку, потряс в воздухе пятерней. — Слушайте. Восхищайтесь.

Нараспев, подвывая, он прочел строфу. Стихи понравились, запомнились сразу. И четверо зашагали по набережной с бессмысленно счастливыми, на зависть прохожим, лицами, громко, во весь голос горланя:

Кузьминишна поправила на плечах шаль и подняла руку к звонку.

Лена умоляюще посмотрела на нее. Заморгала и опустила корзинку с детдомовскими вещами — Марья Антоновна настояла, чтобы белье и лучшие платья она взяла с собой. Перед глазами все еще были сгрудившиеся в окнах, махавшие руками девочки, Динка, мальчишки… Марья Антоновна не хотела, чтобы родственники приезжали за Леной в детдом: зачем бередить зажившие раны у остальных воспитанников? И Кузьминишна сама взялась отвести ее к тетке.

— Ну, ну, не навек, чай, расстаемся, — сказала она непослушными губами и надавила звонок.

За дверью прошелестели шаги, она распахнулась. Кто-то подхватил Ленину корзинку, снимал с Кузьминишны шаль… Душистые руки обняли, повели по коридору с навощенным полом.

— Не бойся, голубчик, тебя никто, никто здесь не обидит!

Голос был ласковый, тоже душистый, и Лена обмякла. Ткнулась во что-то батистовое, близко просияла нарядная брошь, и пришлось зажмуриться: их ввели в светлую, хорошо обставленную комнату. Блестело высокое трюмо, раскинула острые листья пальма в зеленой кадушке.

В комнате никого не было. Только пушистая ангорская кошка спрыгнула с пианино, подошла и потерлась о Ленины ноги.

Немного спустя они уже сидели за круглым столом с белоснежной скатертью, Ольга Веньяминовна, Кузьминишна, Лена, а у двери стояла незаметно вошедшая худенькая, как подросток, девушка со смышленым лицом и узкими глазами. Кузьминишна, румяная от бьющего через тюлевые шторы солнца и горячего чая, держа дымившееся блюдце, говорила:

— Потому что сейчас у людей страха мало. Очень в себе уверенные, все знают! А жизнь пошла новая, разве в ней сразу разберешься? Я вон на старости лет и то курсы неграмотности посещаю. К примеру, женщин учат — равноправие. Равноправие равноправием, а того забывать нельзя, что у каждой свой стыд есть…