Констапель, испуганно озираясь, останавливал приятеля:

– Окстись, Парфеныч! Что ты мелешь? Не хочу с тобой говорить. У тебя язык заполоскал, словно брамсель, когда рулевой держит круто!..

И он уже порывался встать, но приятель умолк. В это время из компании торговцев, одетых на европейский манер, поднялся один.

– Я буду ждать. Приезжайте! – сказал он.

– Ба, да ведь это ж князь! – обрадовался Возницын. – Вот с кем я поговорю о Софье, расскажу всё. Ему будет интересно: он помнит Софью. Масальский! – окликнул Возницын.

Масальский обернулся.

Увидев Возницына, он подошел к нему.

Масальский был чем-то смущен – он не смотрел приятелю в глаза.

«Чудак князь: стесняется, что я застал его с этими купцами. Сам Карлуша фон-Верден сбывал за море свинец и деготь, как семнадцать месяцев жалованья не платили», – подумал Возницын.

– Ты что ж это, князь, с Ильина дня глаз не кажешь? – спросил Возницын, здороваясь с Масальским. – Садись, потолкуем. У меня есть о чем поговорить с тобой!

Востренькие глазки Масальского как-то растерянно забегали.

– Все недосуг, Сашенька! Ведь мы теперь в Ярковской гавани маемся, сам знаешь. Новая метла – капитан Мишуков – с ума сходит: велел для движения людей иметь в неделю четыре экзерциции – две от мушкетного артикулу, да две…

– А знаешь, ведь мишуковская наставница, та черненькая, синеглазая, здесь, в Астрахани! – весело перебил приятеля Возницын. – Помнишь ее? Чудная девушка! Я с ней часто встречаюсь…

Масальский рассеянно слушал Возницына, вертя из стороны в сторону своим вострым и длинным, как у дятла носом.

– Надо ехать. Потом расскажешь! Вижу, вижу: души в ней не чаешь, – скривился он.

– С Андрюшей-то видишься? – спросил Возницын.

– Как же – рядом стоим! Он у меня с левого борту…

– Кланяйся ему! А коли будете в Астрахани, непременно заходите – вином угощу! Я те расскажу…

Масальский ушел. Возницын остался один.

Человек с выпученными рачьими глазами слушал – теперь рассказывал констапель:

– Сам видел: привезли к царю Петру на гукор «Принцесса Анна» беглеца-матроса. Царь безо всякого кригсрехта велел матроса повесить. Профос залез на фок-мачту, перекинул конец, повесили человека. Так повешенный – веришь ли – еще два раза перекрестился и поднял руку уже в третий раз, да не донес – уронил, а персты как сложил для крестного знамения, так и остались…

Возницын не дослушал разговора – у стола, где недавно сидел Масальский, поднялся невероятный шум.

Сквозь сизые облака табачного дыма Возницын увидел: у стола стоял на костылях человек. Он кричал широкоплечему купцу, сидевшему спиной к Возницыну:

– Ты вор!

Широкоплечий поднялся, ударил хромого в грудь и шмыгнул за дверь. Хромой, затарахтев костылями, упал навзничь.

В кабаке закричали, загалдели на разных языках.

Возницын сорвался с места и, разбрасывая столпившихся у дверей питухов, бросился вдогонку за широкоплечим обидчиком.

Купец, не оглядываясь, быстро шел к русскому гостиному двору.

Он уже подходил к крайнему амбару, когда длинноногий Возницын нагнал купца.

– Эй, крупа, погоди! – крикнул Возницын.

Купец обернулся.

Перед Возницыным стоял высокий черноусый мужчина. Лицо его показалось до странности знакомым Возницыну. Возницын глядел и припоминал: где он видел эти дерзкие глаза?

Купец сощурился и насмешливо процедил:

– Зря, господин мичман, бежали…

– Ты зачем бьешь калеку, стервец? – заикаясь от злости и быстрого бега, спросил Возницын.

– Я думал вы только целоваться любите, а вы и драться горазды…

– Ты ерунды не городи! Пойдем-ка! – рванул его за рукав Возницын.

Купец побелел.

Отдернув свою руку, он, раздувая ноздри, сказал:

– Вы при мне два раза целовались – я вам не мешал. Я при вас разок ударил, – не суйтесь. Мы в расчете: когда вы убегали, я ж вас не нагонял…

Смутная догадка мелькнула в голове Возницына:

– Что такое? Что ты врешь? – кинулся он к купцу.

Тот не двинулся с места.

– Забыли? В Питербурхе целовали мою сестру, а здесь – наставницу капитана Мишукова. Только я вам не завидую: мою сестру до вас целовал ее муж, а наставницу – сам Мишуков! – зло улыбаясь сказал купец и быстро шмыгнул за угол.

Одно мгновение Возницын стоял, ошеломленный.

Теперь он ясно вспомнил: апрельский вечер, гречанка Зоя, моющая стол у Борютиных, а за ширмой на хозяйской половине этот грек с наглыми глазами.

«Это было, да. Но говорить так о Софье! Подлец! Клеветник!»

Вырвав из ножен шпагу, Возницын с искаженным от злобы лицом бросился вдогонку за греком.