Сумеречность.

Это не просто вкус жизни, это не просто вкус убийства, это — вкус души, растворенной в миллиардах живых клеточек, колющими иголочками энергии пульсирующей над биллионами нейронов, омываемых кровью — соединяя сознание и плоть…

И клыки вампира огненными мечами рассекали эти связи, с кровью втягивая в себя отчаянную пульсацию чужой души, вбирая ее в свою пустоту…

И холод внутри отступал.

Еда вампира — больше, чем убийство.

«И не ешь крови тела, ибо кровь тела есть душа его. Не ешь души вместе с телом»…

Эти строчки из Библии вспыхнули в сознании Вячеслава, будто что-то можно было изменить…

Отныне это — его природа.

Впрочем, ему досталась далеко не вся душа. А лишь ее соединенная с телом часть. И дух бедняги, как оторвавшийся воздушный шарик, легко и неудержимо уплывал в вечность, избавленный от неизбежных сорокадневных мытарств.

И не кровь согревала умершую плоть носферату, но чужая, отобранная душа…

Вот почему вампирам так сладостно и необходимо убийство.

…Слава стоял посреди грязного переулка, над трупом убитого им человека, и, запрокинув голову, смотрел в звездное небо.

И с удивлением прислушивался к себе.

Ни ожесточения, ни горечи, ни сожалений.

Душу его не тронуло убийство. Не исказило.

Сумеречное создание.

Вне пределов Добра и Зла.

Начни сейчас кто укорять его, Слава лишь изумился бы: за что?..

И потеря это или приобретение?

Совесть…

Он вспомнил свои споры с Елизаветой — и усмехнулся. Ну да, тогда понять ее было невозможно. Лишь сейчас. После первой жертвы.

Это сродни потере невинности.

Как холодный ровный ветер, осознание: ты — не человек.

Сколько он был сыном людей? Шестнадцать лет. И несколько месяцев. Разве это срок?.. А сколько он будет вампиром?..

Могущество пульсировало в теле ударами пульса. Чужой крови.

И Слава стоял, засунув руки в карманы брюк, наслаждаясь ночным ветром, что играл с его длинными волосами — струи золотого огня по темной ткани пиджака — и смотрел в высокое небо.

Из темноты, плавно ступая, вышла Лиза. Отделилась от каменной стены.

Ленивая грация сытой хищной кошки.

Улыбка.

Насмешливая, довольная…

Черт, а не тот ли это переулок, куда они загнали ее тем памятным вечером?..

Черная кошка…

Так чувственно провести языком по клыкам…ироничная стерва.

Любимая стерва.

Слава усмехнулся ей в ответ, давая понять, что разделяет ее иронию — и протянул девушке руку.

— Удовлетворена?

— Вполне!

— Иди ко мне…

Притянуть к себе, обнять…

Шепнуть в волосы:

— Кто-то был уверен, что потеряет меня, едва я стану одним из вас.

Баронесса вскинула на него удивленный взгляд.

Что это? Слезы в глазах?..

— Слава?.. Я думала…

Осторожно чмокнуть в нос.

— Знаешь, как говорят в таких случаях на моей исторической родине? «Индюк тоже думал»…

И совсем иное, не связанное с кровью — тепло, когда эта совершенная девушка уронила голову ему на грудь.

Звездная россыпь ночи кружила над ними…

— Не плачь…прошу тебя, не плачь. Повтори, что ты мне сказала тогда, в самый первый раз?.. Повтори…

Задыхающийся шепот, прямо в его рубашку:

— Ты…мне нравишься…

— Знаешь… — голос ветра над вечностью, — ты мне тоже.

Изумленный взгляд… Нет, ну вылитый испуганный кролик.

Патетика? Ну и пусть! Сейчас это надо ей сказать!

— И я люблю тебя.

Почему она отвела глаза и промолчала?..

Великолепие солнца торжествовало на привокзальной площади аэропорта, накаляя крыши такси и впиваясь в ослепшие от собственного сверкания окна. От асфальта густыми волнами поднималось дрожащее марево, и люди искали спасения в синей прохладе зданий. Вентиляторы не справлялись с количеством углекислоты, выделяемой толпами пассажиров аэрофлота и провожающих-встречающих лиц — и духота выгоняла обратно, на жару, где еще доживал свои последние часы какой-то чахленький ветерок. У автоматов с водой и баров людской поток превращался в неуправляемую стихию.