Ребятишки на тротуаре примолкли. Зеленая девушка стояла в нескольких шагах и смотрела на них в упор; губы ее вздрагивали от еле сдерживаемого гнева. Но ни единого слова не сорвалось с этих презрительно сжатых губ.

Передернув плечами, девушка повернулась на каблуках и зашагала за мальчиком.

Кто-то неуверенно рассмеялся.

— Проучить бы их обоих хорошенько — и братца и сестрицу, — сказал тот, кто передразнивал девушку.

— Правильно… Верно… Хорошую взбучку… Отлупить как следует…

Все говорили разом.

— Какая она красивая! — задумчиво сказала Катрин.

— Они, конечно, боятся нас, но не показывают виду, — повторил Орельен.

— Вот и неправда! Он, может, и боится, но она — нет! Не сердись, Кати.

А то еще подумают, что ты заодно с ними… Знала бы ты, что случилось в этом году на вербное воскресенье! Тогда наши ребята из Ла Ганны и из предместья Трех Каштанов собрались на паперти, как раз когда из церкви вышли Дезаррижи.

Эмильенна высоко несла свою освященную ветвь. Вся ветвь была увешана меренгами, конфетами, сладостями. Ксавье шел рядом и тоже нес ветвь, такую же большую и богатую. И тут мы палками и камнями принялись сбивать с их ветвей украшения. Бах! Трах! — и все их меренги, сладкие рожки, конфеты полетели на землю. Ксавье, тот бросил свою ветку и удрал, а она только выпрямилась и шла, будто ничего и не случилось. Наверное, ей достался не один удар камнем или палкой, но она так и не остановилась и несла перед собой, как знамя, свою ободранную ветку. Барыньки пищали и ахали, а их мужья отгоняли нас тростями и палками. Как и все, я получил свою порцию по спине и по ногам, но зато, когда мы дали тягу, у каждого карманы были набиты сладостями…

— И это очень гадко! — возмущенно сказала Катрин.

Орельен удивленно взглянул на нее, и радость, переполнявшая его с той самой минуты, когда Катрин, смеясь и плача, съела баранку, вдруг улетучилась.

— Я пойду домой, — сказал он.

— Кто же они такие? — спросила снова Катрин. Орельен нахмурился:

— Я уже говорил тебе: их фамилия Дезарриж.

— А где они живут?

— В самом большом доме на Верху, на Городской площади.

— Они богатые?

— Еще бы! У мамаши было не знаю сколько имений и ферм, а папаша Дезарриж-самый крупный торговец лошадьми во всей округе. Вот девчонка и строит из себя принцессу.

Катрин ничего не ответила ему, и они молча дошли до Ла Ганны. «Надо ее предостеречь, — думала Катрин. — Мальчишки ненавидят ее, хотят проучить… Я предупрежу Эмильенну, и мы подружимся… Она такая красивая!»

До этого дня Катрин не отваживалась подниматься одна по улочке дальше последнего поворота, за которым кончалось предместье Ла Ганна и начиналась Лиможская улица. Куда смелее отправлялась она в противоположную сторону, по дороге, ведущей к фабрике, бродила по окрестным лугам и полям, по берегам прудов, разбросанных вдоль шоссе. Проходя мимо жалких хибарок соседей, имена и пороки, странности и причуды которых были ей хорошо известны, Катрин чувствовала себя спокойно и уверенно. Но стоило ей миновать домик дорожного смотрителя, из окна которого неизменно улыбалась Амели Англар, как ноги Катрин начинали заплетаться и каждый шаг давался с трудом. Девочке казалось, будто за ней отовсюду подозрительно или насмешливо следят незнакомые люди.

Но сегодня Катрин храбро шагала мимо этих чужих, быть может, враждебно настроенных людей. Она преодолела свой страх ради самой заносчивой и высокомерной, но и самой прекрасной девушки Ла Ноайли. Заносчивость и высокомерие Эмильенны Катрин оправдывала тем, что девушка в зеленом противостоит одна целой ораве завистников и глупцов. Но с ней, с Катрин, она, конечно, не будет ни гордой, ни суровой. «Она еще поблагодарит меня за то, что я пришла предупредить ее о заговоре мальчишек».

Но где найти Эмильенну? Катрин спросила было у Орельена, но тот сослался на какие-то неотложные дела и убежал, ничего не ответив. Катрин прекрасно понимала, что Орельен больше не доверяет ей, что он заодно с теми уличными сорванцами, которые желают зла гордой красавице. Ну и пусть! Катрин одна будет бороться с ними.

Самый большой дом на Городской площади! Просторный прямоугольник этой площади, обсаженной по краям молодыми вязами, отлого поднимался к вершине холма, на котором стояла Ла Ноайль. У входа на площадь высился монастырь Кармелиток. Строгий серый гранит фасада был прорезан узкими, словно бойницы, окнами, забранными толстыми решетками. Орельен и Жюли уверяли, что за массивными монастырскими стенами разыгрываются жуткие драмы. Они слышали, как отец рассказывал своим товарищам о монахинях, бичующих себя до потери сознания; об их неудачных попытках сбежать из обители; о несчастных, потерявших рассудок от истязаний, которым их подвергали.

Катрин побоялась идти вдоль монастырской стены и осмотрительно держалась середины площади.

Сквозь пышную листву вязов видны были островерхие крыши богатых особняков, огороженных узорными решетками, за которыми угадывалась густая зелень садов. На дверях домов красовались блестящие медные дощечки. Ах, если бы она могла прочитать выгравированные на этих дощечках имена домовладельцев и отыскать среди них фамилию Дезарриж! Она никак не могла решить, какой же из домов на площади самый большой и самый красивый. Все они казались ей одинаково прекрасными.

Вдруг двери одного из особняков распахнулись, и оттуда вышла кучка празднично разодетых и оживленно болтающих крестьян. Катрин подошла к ним и, собравшись с духом, спросила:

— Скажите, пожалуйста, это дом Дезаррижей?

Старик крестьянин, худой и сгорбленный, взглянул на девочку и отрицательно покачал головой; жена его метнула на Катрин подозрительный взгляд.

— Нет, — ответил старик, — здесь живет мэтр де Ломени, стряпчий. Да вон и он сам.

Женщина досадливо нахмурилась, потянула мужа за рукав, и они ушли, отвесив адвокату почтительный поклон. Мэтр де Ломени направился к беседке для оркестра, стоявшей посреди площади. Немного погодя из другого дома вышел еще один человек и присоединился к мэтру де Ломени. Наверно, это были те самые богачи, о которых жители предместий говорили с оттенком почтительной зависти: «Господа с Верха», потому что Городская площадь господствовала над Ла Ноайлью и ее пригородами.