— Ты хочешь сказать, — продолжал тот же человек, — что он должен избавиться от своей жены?

— Да, именно это я и хочу сказать. Мы все должны подчиняться законам Моисея.

— Равносильно ли то, о чем ты говоришь, обвинению в тяжком преступлении?

— В мире духа единственным тяжким преступлением будет неповиновение закону Божьему.

— А разве царь не выше закона?

— Ты слышал мои слова. Ни один человек не выше закона.

— Иоанн бар-Захария, — сказал этот человек, — не пройдешь ли ты вместе со мной и моими спутниками к царю? — Он указал на двоих закутанных в плащи мужчин, стоявших рядом. — Мы люди царя, и нам приказано привести тебя во дворец, чтобы царь мог поговорить с тобой.

— Но благословенные воды Иордана не протекают по царскому дворцу, — возразил Иоанн. — Передайте Ироду Антипатру, что Иоанн, предвестник, ждет его и что будет праздник на земле и праздник на небесах, когда он придет покаяться и очиститься водою духа.

— Я не уполномочен передавать подобные послания, — ответил человек.

Он откинул с плеча свой плащ, чтобы видны были кольчуга и меч, какие носят начальники из числа военных или городской стражи. Двое его спутников сделали то же самое. Толпа, большей частью состоявшая из людей, которые не питали к властям особой любви, ахнула и начала расходиться.

— Если ты не пойдешь добровольно, то придется привести тебя силой, хотя нам приказано не наносить тебе вреда. — Человек откашлялся и громко объявил: — В своих речах ты обвинял господина нашего, царя Ирода Антипатра, в разнообразных преступлениях, между тем как по самой сути его титула, происхождения и полномочий он никоим образом не может быть виновен в таковых преступлениях, и…

— Не продолжай, — произнес Иоанн, мрачно усмехнувшись. — Я арестован.

Они увели его.

Увели не к царю, но в дворцовую тюрьму. Иоанна бросили в камеру, напоминавшую бочку для вина, по стенам которой, мокрым и скользким, ползали жабы. Вместо потолка здесь была железная решетка с крышкой — стражники приподняли ее и швырнули Иоанна вниз. Эта решетка составляла часть пола коридора, который вел от комнат дворцовой стражи к выходу из дворца. Свет в коридор проникал через другие, вертикальные, решетки, находившиеся на высоте пяти локтей от каменного пола. День и ночь Иоанн видел у себя над головой ноги стражников, с грохотом проходивших по решетке. Иногда они бросали ему хлеб и кости: трое стражников с трудом чуть приподнимали тяжелую крышку, а четвертый через образовавшуюся щель проталкивал еду. Они имели любезность подавать ему глиняный кувшин с водой, который опускали на веревке, но делали это весьма грубо, и много воды проливалось. Для отправления естественных надобностей Иоанн вынужден был использовать темный угол, а свои испражнения укрывал соломой, которую стражники швырнули ему однажды, вспомнив, что это необходимо сделать. Иоанн не смирился с окончанием своей миссии — его громоподобный голос прорывался сквозь стены и решетки тюрьмы и был слышен далеко за пределами дворца:

— Покайтесь! Стремитесь к крещению души! Христос уже в пути! Тот, у которого никто не достоин развязать ремень обуви! Он очистит вас и дарует вам прощение грехов ваших! Покайтесь, ибо близко Царство Небесное!

Последователи Иоанна, а также подходившие из любопытства горожане стояли у стен дворца и слушали. Хотя стражники ударами и пинками отгоняли их, они все равно возвращались снова и снова. Стражники, бывшие внутри, естественно, издевались над Иоанном и передразнивали его. Стараясь заглушить пророческий голос, они гремели мечами и плясали на прутьях решетки или распевали хором непристойные солдатские песенки, но голос Крестителя возвышался над всем этим шумом и звучал с прежней силой. Обитатели самого дворца не могли слышать Иоанна, но Иродиаду ни днем ни ночью не покидала мысль, что он рядом.

— Его последователи все время стоят здесь. Число их растет. Стража не может их разогнать. Тебе пора уже с ним покончить.

— О, успокойся, душа моего сердца. Пусть он кричит себе до хрипоты. Ради небес, направь свои мысли на что-нибудь полезное. Займись вышиванием или еще чем-нибудь.

— Если ты не отдашь приказ о его казни, я сама это сделаю. Тетрарх! Царь даже не наполовину! Ты ничуть не лучше своего братца!

— Возлюбленная моя, послушай, — заговорил Антипатр ледяным тоном. — Приказы в этом дворце отдаю я и только я. И когда я отдам приказ, это будет приказ о его освобождении. Не сейчас, нет. Позднее. По какому-нибудь особому случаю — когда потребуется мое милосердие. Может быть, в день моего рождения. Иоанна нельзя казнить. Ты можешь это понять, о кровь моего сердца?

— Я понимаю, что ты глупец и тряпка!

— Как же мне все это надоело! — пробормотал Ирод, поднимаясь из-за стола и откладывая в сторону трактат Френозия о теле и духе (на пергаменте остались следы его липких пальцев).

Он подошел к Иродиаде и со страшной силой ударил ее по щеке своей липкой рукой, прибавив: «Вот тебе!»

— Дурак, негодяй и трус! — выкрикнула Иродиада и бросилась прочь.

— Скажи еще, — проронил Ирод ей вслед, — что я нарушаю супружеский долг и что у меня начисто отсутствует мужская сила. Глупая женщина.

Саломея, будучи всего лишь девочкой и находя жизнь во дворце довольно скучной и неинтересной (за исключением лишь тех случаев, когда наказывали слуг), однажды незаметно пробралась в коридор, из которого доносился рокочущий голос Иоанна. С широко открытыми глазами, будто зачарованная, слушала она его крики «Покайтесь!» и угрожающие предупреждения о приходе того, кто «солому сожжет огнем неугасимым». Подошедшие стражники мягко предупредили ее:

— Просим вашего царского прощения, госпожа, но вам лучше держаться отсюда подальше, это место не для вас. Он грязный весь, больной, на нем полно блох. Да и голый он, барышня, то есть Ваше высочество, вам не пристало смотреть на него.